Все, что я знаю о любви. Как пережить самые важные годы и не чокнуться

Недавно я шла по улице отправить письма, как увидела припаркованный автомобиль, на водительском сиденье которого была женщина за пятьдесят, с седыми волосами. Она держалась руками за голову. Рядом с ней была молодая девушка в слезах, которой на вид лет семнадцать, в школьной форме. Она была шатенкой с густыми волосами, заправленными за проколотые уши. Когда она говорила, то яростно жестикулировала руками с покусанными ногтями темно-синего цвета. Девушка была очень расстроена, и я заметила, что ее дыхание сбилось и превратилось в икоту между ее словами. Внезапно я вспомнила, как часто эта сцена всплывала у меня в голове в течение длительного периода моей жизни. Перед глазами стали появляться фрагменты, как я рыдаю на пассажирском сиденье припаркованной машины, в которой выключено радио и включено отопление. Я думала обо всех ссорах, какие у нас были, — когда мама говорила мне, что у меня не будет мобильного телефона, что я не могу задержаться после двенадцати ночи или что мой парень может остаться на ночь, только если он будет спать в соседней комнате. Но это время осталось позади. Оно закончилось более десяти лет назад. Без моего ведома я перестала ругаться с мамой в припаркованном автомобиле, и вряд ли это когда-нибудь повторится снова.

Ностальгия была первоначально диагностирована как болезнь. В 1600-е годы слово было придумано для описания сильной физической боли, которую солдаты из Швейцарии испытывали, находясь в низменностях Италии на заработках и сильно тоскуя по альпийским видам. Ностальгия со своими симптомами (обморок, высокая температура и расстройство желудка) была настолько смертельной, что исполнение особой швейцарской песни, каралось смертью.

В преддверии моего тридцатилетия, мои двадцать казались альпийской сказкой — я словно была дома: там, где я все знаю и где чувствую себя уютно. Где-то внутри я рационально осознавала, что все было далеко не так — жизнь до тридцати была полна любовных переживаний, ненависти к себе, ревности; она была без целей, осторожности и денег, но меня одолевала ностальгия. Моей особой швейцарской песней были LPs, в которую мы играли, когда переехали в желтый кирпичный дом в 2012 году. За несколько недель до моего тридцатилетия я возвращалась домой из Сэйнсбери^[72] по Камден Роуд, и внезапно заиграл первый трек из первого альбома Рода Стюарта, который постоянно был на повторе на нашем проигрывателе. Я села на порожках чужого дома и разревелась.

— Внезапно я начала понимать словосочетание «ход времени»», — сказала мне Хелен после того, как ей исполнилось тридцать. — Словно я иду по длинному коридору, и чем дальше я прохожу, тем больше дверей захлопывается, и я не могу их открыть. — После того, как Хелен обрисовала мне эту метафору, я везде стала замечать закрывающиеся двери. У меня больше не было права на курсы для молодых писателей. Я приняла для себя решение, что определенная одежда и клубы — это уже не для меня. Также я прочитала брошюру об использовании менструальной чаши и заметила, что существует два размера для тех, кому нет тридцати, и один большой размер для женщин от тридцати одного года и старше.

Я стала одержимой — мне хотелось узнать точный возраст всех, о ком я читала или кого видела по телевизору. Я была сильно возмущена, когда узнала, что персонажу Мередит Блейк — утонченный, любовный интерес Денниса Куэйда в адаптации 1998 года фильма «Ловушка для родителей», было двадцать шесть лет. Меня невероятно выбесил тот факт, что Россу Геллеру двадцать девять лет на протяжении трех сезонов «Друзей». Я посетила ежегодный конкурс портретов^[73], который проводится в Национальной портретной галерее^[74], и была больше очарована датами рождения, написанными мелким шрифтом под именами художников, чем картинами. Я прогуглила возраст всех победителей британской награды «Задняя часть года»^[75], и меня утешил тот факт, что Кэрол Вордерман одержала победу в возрасте пятидесяти лет. Я стала более спокойной, когда при просмотре фильма «Поющие под дождем» я лихорадочно посчитала, что на момент съемок Джину Келли было сорок лет. Мне сложно объяснить почему, но мне вдруг стало чертовски важно осознавать, что двери в эти далекие места еще не захлопнулись передо мной. Мне необходимо было знать, что я могу стать как «Задницей года», так и звездой мюзикла о Голливуде в поздних 1920‐х годах, который требует хорошей физической подготовки.

Дэвид Фосте Вэллэс понимал, что значит громкий звук захлопнувшихся с течением времени дверей. В возрасте тридцати трех лет он написал: