Все, что мы когда-то любили

А вот в постели все изменилось – Анна не могла оставаться прежней. Она не могла горячо, как раньше, ласкать его, стонать от наслаждения, шептать «ужасные» слова. Она понимала, что ему это нужно. Он молодой и здоровый мужчина, она не может, не должна ему отказывать. Но не получалось. Он обнимал ее, а она думала о сыне. Как они могут заниматься этим, когда за стеной спит их Мальчик? Она всегда думала о Мальчике, каждую минуту. И еще – о той несправедливости, которая выпала на их долю.

Амалия приходила редко и только по вечерам, зная, что племянник уже спит. В детскую не заходила, заводила разговор ни о чем – о новом платье, о замшевых ботиках. «Цена тааакая!» – Амалия закатывала глаза. Еще она жаловалась на коллег, на мать, ставшую к старости страшно занудной, критиковала знакомых, рассказывала про новинки кино. И лишь перед самым уходом нехотя спрашивала:

– Ну а что у тебя? Все нормально?

Анна понимала: сестра боится, что она начнет жаловаться, плакать, проклинать и рассказывать про свою жизнь. Она улыбалась и повторяла за сестрой:

– Да, у нас все нормально, не беспокойся.

Можно подумать, Амалия беспокоилась! Со вздохом облегчения сестра убегала.

«Не на что обижаться, – уговаривала себя Анна. – Во-первых, Амалия есть Амалия. А во‐вторых, никто не хочет слушать про чужое горе. И видеть его – тем более».

Свекровь пришла к ним спустя год после рождения Мальчика. Пани Эстер молча подошла к детской кроватке, отодвинула полог, чуть наклонилась, чтобы получше разглядеть внука. Ее лицо исказилось гримасой боли.

– За что? – шептала она. – Ты мало у нас отнял? Тебе было мало Бейлки, Моше, Иосифа и Рахель? Ты, видно, забыл про Марека – конечно, – ему было всего три месяца! Я думала, мы с тобой давно рассчитались. А нет, ты хочешь еще! Еще и этого ребенка, все тебе мало. Я проклинаю тебя!

Анна вздрогнула.

Не снимая черного бархатного плаща и крохотной шляпки с вуалью, сидя на краешке стула и прижав к лицу руки в кружевных перчатках, Эстер повторяла, как умалишенная:

– Мало! Все тебе мало! Когда же ты успокоишься! Бедные мои дети! За что это вам? Ладно мне, но вам?

Пытаясь успокоить мать, Марек обнимал ее, совал стакан с водой, но она отталкивала его руки и продолжала причитать.

– Пани Эстер, – дрогнувшим голосом заговорила Анна. – Не стоит так реагировать. Мы… мы так любим его! И мы даже… счастливы.

– Дура, – коротко бросила свекровь. – Счастлива? А мой сын? Он тоже счастлив?

Анна посмотрела на мужа.

Тот скорчил мину, дескать, не обращай внимания! Ты все знаешь про эту актрису!

Но потом случилась странная и почти необъяснимая история. Эстер не смогла полюбить единственного сына, красавца и умницу, здорового и крепкого ребенка, а к внуку она привязалась. Почти каждый день являлась в их дом, хватала на руки Мальчика, и на ее бледном, печальном, не знавшем улыбки лице расцветала счастливая улыбка. Помощи от нее, разумеется, не было. Да ее никто и не ждал. Хотя нет, не так: то, что она полюбила Мальчика, было больше чем помощь, хотя ее ежедневные визиты раздражали даже спокойную и выдержанную Анну, что говорить про Марека. Но Анна всегда встречала ее с улыбкой: видела, чувствовала, это была настоящая, глубокая привязанность и любовь.

– Какой он милый, – без конца повторяла пани Эстер. – Нет, Анна, ты посмотри! Он меня узнает! Ты не веришь? Смотри – он улыбается!

Стараясь сдержать вздох, Анна, конечно, кивала. Улыбка… Какая улыбка? Гримаски, толкуй их как хочешь.

Возясь на кухне, она слышала нежные причитания и в который раз поражалась.

– Радость моя ненаглядная! Солнышко ясное! Ах, какой чудный мальчик! Ни у кого нет такого чудесного мальчика!

А Марек ревновал – вот дурачок! Ревновал и раздражался:

– Представляю, как она тебе надоела! Выдержать мою матушку – дело нелегкое. Очень сочувствую! – И добавлял с тяжелым вздохом: – Ну ты же знаешь, она человек нездоровый…

Все так. Но Анна искренне радовалась, что бедная Эстер была способна на чувства. Значит, не все выгорело в ее несчастной душе, что-то осталось.

Через пару лет они ко всему почти привыкли. Им выпала такая судьба, что поделать. Значит, надо жить и по возможности радоваться. Или по крайней мере стараться не падать духом. Делали вид, что у них все так же, как в обычных, нормальных семьях. Иначе никак.

Они отмечали дни рождения Мальчика, и бабушки приносили подарки. Мама пекла свои знаменитые пироги и эклеры. Иногда заезжал, вернее заскакивал, свекор – коротенько, на двадцать минут. Торопливо выпивал рюмку коньяка, закусывал пирожком, желал всем здоровья и исчезал: «Дела, извините!» На Мальчика он не смотрел. Увидев мужа, Эстер опускала голову, да и он делал вид, что ее и вовсе нет в этой комнате. После его ухода все переглядывались, понимали – отношений там нет никаких, кроме соседских.