Все, что ты только сможешь узнать

Порой они все равно слышали через коридор, как она беседовала с невидимыми друзьями на своем самостоятельно изобретенном языке. Ее мать чуточку сетовала на утраченный сон, проходя через один из первых ритуалов посвящения любого молодого родителя. Отец шутил: «Она снова разговаривает с ангелами».

Как бы ребенок ни входил в вашу семью, его присутствие меняет все правила: он переезжает в ваше сердце и пристраивает там новые комнаты, сносит стены, о существовании которых вы и не догадывались. Вот почему молодые родители жаждут заверений больше, чем всего прочего: мы говорим себе сами и хотим, чтобы другие тоже говорили нам, что мы будем замечательными родителями. Что наши дети будут счастливы. Что их огорчения будут мелкими и незначительными – по крайней мере, никогда не станут такими страданиями, которые мы не сумеем помочь им вынести. Мы должны верить в это, обещать себе, что выдержим все испытания, – иначе нам никогда не хватит мужества начать.

Никто даже не намекнул моим родителям, что удочерение с пересечением расовых и культурных границ может оказаться уникальным испытанием, таким, к которому нужно готовиться каким-то особым образом. Если они усвоили «дальтонический» взгляд на нашу семью с самого момента ее основания – если они верили, что моя «корейскость» несущественна внутри нашей семьи и должна оставаться таковой и для всех остальных, – то в этом они в основном следовали идеалам, на которых воспитывались сами, советам, которые им давали. Нередко, когда я встречаюсь с такими же межрасово усыновленными/удочеренными, мы обнаруживаем, что наш жизненный опыт похож: «Мы с родителями почти никогда не разговаривали о расе. Мы, по сути, не признавали, что она имеет значение. Я никогда не уличала никого из своей семьи в расизме». Даже теперь, когда культуру усыновляемых детей стали лучше осознавать, больше «чествовать», многим родителям не дают ни инструкций, ни ресурсов, которые нужны, чтобы воспитывать цветных детей в белых семьях, в белых сообществах, в белом «доминирующем» обществе. Винить только моих белых родителей в том, что они не полностью понимали вещи, от которых были надежно ограждены – сначала профессионалами, а потом мной, – значит упускать из виду большее: мы были и являемся показательным примером столь многих межрасовых и межкультурных усыновлений/удочерений этой эпохи.

Сколько раз я пыталась вообразить тот зимний день в суде округа Кинг – день, когда мое удочерение было признано окончательным, через полгода после того, как родители забрали меня из младенческого отделения детской больницы Сиэтла! Я мысленно рисую лысеющего, средних лет судью, вглядывающегося со своей скамьи в моего отца, все еще темноволосого, без единого следа седины, для разнообразия серьезного, как никогда в жизни; в мою мать с ее сливочной веснушчатой кожей и нервной улыбкой, держащую на руках меня в розовом одеяльце с монограммой моего нового имени, вышитой беглой текучей вязью. Родители прожили последние шесть месяцев, учась заботиться обо мне, стараясь не поддаваться никаким затяжным страхам насчет того, что мои биологические мать и отец пересмотрят свое решение. Как и многие молодые родители, они надеялись сделать все, что будет в их силах, и рассчитывали, что этого всегда будет достаточно.

Мне рассказывали, что судья очень серьезно разговаривал с ними об их решении, об обязательствах, которые они дали мне и государству. Теперь они уже не могли передумать: они были моими настоящими родителями, моими единственными родителями по закону. В восторге от официальной печати штата, наложенной на то, что они уже и так знали в душе, родители спросили судью, может ли он дать им какой-нибудь совет.

Мне интересно, удивил ли судью их вопрос, как удивил он социального работника? Или он ожидал его, этого вопроса, который слышал несчетное множество раз от белых родителей цветных детей? Может быть, он ответил не думая, уже умудренный годами опыта? Или давал всем таким семьям один и тот же совет? Или пристально вгляделся в моих молодых, энергичных родителей и подумал конкретно о них, прежде чем ответить?

– Просто ассимилируйте ее в свою семью, – сказал он, – и все будет в порядке. Теперь она ваша.

«Она ваша». Эти слова мои родители надеялись услышать с тех самых пор, как несколько лет назад приняли решение завести ребенка. Они поблагодарили судью, улыбаясь и принимая поздравления. Потом укутали меня потеплее, защищая от январской стужи, и, покинув здание суда, увезли домой.

Синди так и не смогла припомнить, говорил ли ей кто-то на самом деле, что ребенок умер.