Все, что вы хотели знать о королях, но не решались спросить

Правителем, совершившим это с самым большим размахом, вероятно, был Людовик XIV. Тогда, в середине XVII столетия, Франция была главной мировой державой. Людовик хотел, чтобы эта слава, «lа gloire», была видна всем, так сказать, ощутима. За время его владычества целые города «катапультировались» из Средневековья в Новое время. В ту пору Париж был тесным, беспорядочно построенным городом, с запутанными улочками. Король велел сровнять с землей целые кварталы, наполнил светом и воздухом этот, прежде темный, средневековый город. Он распорядился сделать во всех новых домах большие окна (вместо привычных маленьких отверстий), ввел ручные и уличные фонари и тем самым создал буквально революционное для своего времени новшество: освещенные улицы! Лишь гигиене он не уделял особого внимания, в этом отношении с городом дело обстояло так же, как и с телом самого Людовика. Несмотря на всё новые улицы, площади, роскошные бульвары, дворцы, парки, триумфальные арки, Париж оставался большой клоакой — рассадником бесконечных эпидемий, и в конце концов, ведь Бурбоны очень ценят свежий воздух, это и послужило причиной для, вероятно, величайшей гениальной выходки короля — строительства Версаля!

Версаль Людовика XIV — это дворец, какого никогда не было в истории человечества и больше никогда не будет. Все помпезные архитектурные фантазии наших дней, будь то в Дубай или в Шанхае, при сравнении с грандиозным сооружением, каким тогда был Версаль, — просто игра в замки из песка. Если сравнить человеческие или финансовые жертвы, которых потребовал Версаль, то даже пирамиды Гизы выглядят жалко. Строя Версаль, Людовик хотел создать не только «символический» центр государства, но и его настоящий центр. «Весь свет», то есть все, обладавшие хоть каким-то положением, должны были иметь возможность находиться в Версале постоянно. На это тратились суммы по тогдашним масштабам совершенно немыслимые. Министр финансов приходил в отчаяние от экстравагантных желаний Короля-Солнца, в 1663 году он записал в своем дневнике: «Его величество исходит из того, что все персоны получают жилье в Версале с полной меблировкой. Его величество хочет кормить весь мир и приказывает держать в комнатах наготове все, включая дрова для растопки и восковые свечи, что еще никогда не было принято в королевских домах». Проповедники со своих кафедр осуждали любовь короля к роскоши как наглую заносчивость. Однако эта любовь к роскоши имела политическую функцию. Версаль был построен, чтобы символизировать королевство.

О совершенстве, с которым это удалось сделать, можно судить по садовой архитектуре Версаля. Норберт Элиас пишет: «Кроны деревьев и кустарники должны быть обрезаны таким образом, чтобы не оставалось и следа от беспорядочного роста. Дорожки и клумбы должны быть расположены так, чтобы планировка парка демонстрировала ту же ясность и элегантность, что и само здание королевского дворца. Здесь, в архитектуре зданий и парков, в совершенном покорении материала, в абсолютной обозримости и упорядоченности покоренного, в полной гармонии частей, составляющих единое целое, в элегантности пышного декора, которая подчеркивает элегантность движений короля и придворных дам и кавалеров, в уникальных размерах зданий и парков, которые… служили презентации королевской власти, идеалы короля воплотились, возможно, с большим совершенством, чем это достижимо путем контроля и подчинения людей».

С давних пор королевский дворец — нечто большее, чем просто жилище короля. Это — визуализация идеи государственности с полагающимися ей достоинством и блеском.

В эпоху парламентского конституционализма, когда уже появились первые признаки заката монархий, Вильгельм II еще раз попробовал жить в соответствии с идеей «мистического центра». И это удалось ему, монарху, которого так часто высмеивали. При нем в Германии положение императора — а учитывая расщепленное немецкое самосознание, уже одно это было большим достижением — стало ориентиром, по которому сверялись, признаем, недолго, все институты империи, все слои и сословия населения, больше того, каждый отдельный житель Германии мог точно оценить свой социальный статус по дистанции, отделявшей его от императорского двора. В центре рейха — шикарная немецкая столица, в ее центре — императорский дворец, а в центре дворца — легендарный Белый зал. Мой покойный друг, вильгельмофил и вельможа Николаус Зомбарт, говорил, что это место вообще нельзя оценить по достоинству, если говорить о его красоте или пытаться подойти к нему с мерками искусствоведения и истории архитектуры. В нем надо видеть мифическое место.

— Здесь и нигде больше, — говорил Зомбарт, — должны были проходить важнейшие церемонии и государственные акты.

Томас Манн называл Белый зал «строгим местом лицедейского культа». Великолепие, или «щедрость» (воспользуюсь одним из любимых слов моего друга Зомбарта), Вильгельм II считал не удовольствием, а своим неотъемлемым долгом.