Все дни, все ночи. Современная шведская пьеса

Маргарета. А потом я заметила, что Хенрик начал пить. Каждый вечер после девяти начинал пить и допивался почти до бесчувствия, но никогда ни слова, ни замечания, ни упрека. Я поняла, что это началось уже давно. Иногда я могла проследить его путь от гостиной до спальни — мы спали в разных комнатах, — потому что на полу валялась его одежда. Зла я на него не держала — я никогда не злилась на Хенрика, — но помочь ему не могла.

Эва. Я этого не знала.

Маргарета. Конечно, не знала. Никто не знал. Это ведь тоже умерло... на свой лад.

Анна. А он знал об этом?

Маргарета. О чем? Тот, другой?

Анна. Папа.

Маргарета. Нет, он ничего не знал о Хенрике, знал только, что я замужем.

Анна. Я говорю о папе. Он знал о том, другом?

Маргарета. Тогда не знал. Он ни о чем не знал. Он вообще ничего не замечает.

Анна. Конечно, знал! Нет такого человека, который не чувствовал бы, что его партнер завел связь на стороне.

Маргарета. У него уже была связь с его матерью! Ему этого хватало!

Анна. Нет такого человека, который не заметил бы. Может, найдутся двое на всей земле.

Эва. Одна из них — я.

Маргарета. Тогда бы он не реагировал так, как реагировал, когда узнал.

Эва. Как именно?

Маргарета. Как? Заплакал. Для него это было как гром среди ясного неба. Он сидел на кровати и плакал... Плакал.

Хенрик. Между прочим, вы говорите обо мне.

Маргарета. О тебе.

Хенрик. А я здесь сижу. Может, вы не заметили?

Маргарета. Все это было так давно.

Хенрик. Так что мне теперь, удавиться?

Маргарета. С какой стати?

Хенрик. А тогда чего ты хочешь?

Маргарета. Ничего. Это все Анна! Она вынуждает меня говорить об этих вещах! Она всех вынуждает говорить о том, о чем они не хотят.

Хенрик. Может, мне заползти в какую-нибудь клетку, чтобы вы и в самом деле могли держать меня взаперти, ходить вокруг и обсуждать, кто я такой и что сделал? (Порываясь встать.) Я старался вести себя как можно пристойнее... но я не хочу, чтобы со мной обращались, как со старым домашним животным, от которого не знают как избавиться, я не хочу, чтобы вы хоронили меня в ваших воспоминаниях. (Почти в ярости.) Почему бы нам не помолчать еще двадцать лет?

Маргарета. И впрямь, почему бы нет?

Анна. Папа, но ведь это свойственно людям!

Маргарета(так, будто это происходит сейчас). Если бы ты не зависел так от материнской власти, этого бы не случилось! Тогда у меня не было бы потребности в нем, в его близости, любви. Я даже не помню, как он выглядел.

Хенрик. А я не помню, как выглядишь ты.

Маргарета. Ну что это за жизнь! Выйти замуж за человека, который все вечера напролет сидит и разглядывает фотографии своей матери в молодости!

Хенрик. Это не твое дело. Не оскорбляй моих чувств.

Маргарета. И снова, и снова шепчет ее имя, а лицо заливается слезами, то есть наоборот, слезы заливают лицо, а жизнь идет... Сидит и перебирает старые фотографии и письма больной женщины.

Хенрик. Это были стихи!

Маргарета. А где-то там бурлит жизнь...

Хенрик. Это были удивительные стихи, грандиозные...

Маргарета. Звенят трамваи, и молодые счастливые люди идут развлекаться... Что это за жизнь? Что за жизнь?

Хенрик. Она была потрясающе талантлива...

Маргарета. В чем? Да она была просто-напросто опасной... Я боялась пускать ее в дом, когда девочки были маленькие.

Хенрик. Если бы ее поняли... Если бы кто-нибудь ее поддержал, молодую, ранимую женщину, которой внезапно пришлось одной растить маленького ребенка.

Маргарета. Маленького ребенка! Моя мать вырастила троих, и все у нас шло прекрасно!

Хенрик. Твои родители были хорошо устроены, оба — преподаватели, а моя мама билась одна в маленькой деревушке в Вестерботтене...

Маргарета. Она даже внешне была неопрятной.

Хенрик(Анне). Неправда. Ты бы ее поняла, ты бы почувствовала, что она за человек.

Маргарета. Ее можно было отличить еще издали. Одета бог знает как, рылась в помойке, жила почти без всякой мебели и приставала к людям.

Хенрик(Анне). Бывают люди, лишенные способности сопереживать. Это все равно как если кто лишен музыкального слуха или чувства юмора. Их нельзя за это винить. Так уж они устроены.

Маргарета. По-моему, очень, очень трудно улыбаться человеку, который сознательно губит твою жизнь и семью...

Хенрик. Кроме меня, о ней некому было позаботиться. И я не мог так просто взять и бросить ее.

Маргарета. Сыновьям приходится бросать своих матерей, по крайней мере тогда, когда они встречают своих жен. Но ты и сегодня печешься о ней одной и не видишь, в чем нуждаются люди, тебя окружающие.

Хенрик. Я не мог...

Маргарета. Ты ничего не мог.

Хенрик. Я не мог идти своей дорогой, бросив ее, одинокую и больную, среди чужих в сумасшедшем доме...