Всё хоккей

— Я не уверен, что приползу. Но уверен, что выиграешь, Витя, — я протянул руку. Он в ответ крепко ее пожал. Тут же глубоко вдохнул запах машинной гари.

— Здорово все-таки, когда скорость. И умереть не страшно. В скорости умирать не страшно, запомни, очкарик, смерти боятся те, кто в замедленном движении, им есть время думать. Нам — нету. И Женьке не было страшно. Я в этом уверен. Но тебе не понять. Сразу видно, что спорта ты в жизни не нюхал. И я тебя оттого жалею. Так и помрешь на подушках и простынях. А я… Если бы подушки и простыни, я бы сразу же повесился, или отравился. Нет! Лучше застрелился! Пуля тоже имеет скорость, — он шутливо приложил к виску воображаемый пистолет. И покачнулся на месте…

Он не повесился, не отравился, и не застрелился. Уже позднее, случайно я узнал (из рекламной газеты, которую подбрасывал под дверь полуслепой старик по утрам), что он, тяжело раненный, лежит в реанимации. Сорвался на финише, когда пришел первым. И как обещал — победил. И его победа застыла с ним навсегда в стерильных простынях и подушках. Приговор врачей был непоколебим. Неподвижность. Неподвижность для человека, который обожал скорость и жил в скорости. Или быстрее ее. Но как оказалось, можно жить и так. Отсчитывая секунды и перелистывая дни. Можно жить и без скорости. Не гоняя по бесконечным дорогам, а лежа на простынях и подушках. И даже с подобной жизнью согласиться.

Витька согласился. Я в этом его не упрекал. Ведь жизнь в скорости или в покое, в бешеной скорости или в бешеном покое остается во времени одна и та же. И течет для всех одинаково. И отсчет у всех один. У жизни — одна скорость. Не зависимая от наших желаний и капризов. От нашего благородства или подлостей. И никто не способен ее изменить.

Однажды я навестил Витьку. Он нехотя со мной разговаривал, что понятно. Доказывал, что малодушен, и должен тысячу раз умереть.

— Малодушие — это когда умереть по собственной воле, — перечил я ему. — Это самое простое. А найти силы и мужество жить… Это не сравнится ни с каким спортом, Витя. И ни с какой победой. Возможно, у тебя спорт только начинается. И победа еще далеко впереди. Но она обязательно будет. Если ты захочешь жить.

— Я захочу. А знаешь, ты мне сразу понравился, очкарик. Может быть, потому что я совсем другой. И никогда не мог жить вот так, как ты. В тепленькой квартирке, в очках, с лысиной на макушке и чтением умных книжек. А теперь и у меня такой шанс появляется, ты как думаешь? Я думаю, что ты откроешь какую-то тайну. Такие очкарики всегда что-нибудь да открывают. У них много времени для этого. Может, про Женьку чего поймешь. Она этого достойна. И она теперь счастливее меня. Но я все равно победил. Ведь ей ничего не нужно преодолевать, доказывать. А я победил, потому что мне это нужно и я докажу…

Но этот разговор с Витькой случился позднее. А этим вечером дома я застал Надежду Андреевну, сидящей на полу, по-турецки, вокруг нее небрежно валялись кипы раскрытых глянцевых журналов. Она даже не заметила, как я вошел. И только когда нарочито громко кашлянул, повернула ко мне голову и радостно воскликнула:

— А, это вы, Виталий! Вы сегодня рано! Это даже кстати!

Я поднял наугад журнал, небрежно пролистал его. Это был журнал мод. С блестящих страниц улыбались большеротые длинноногие красавицы. Меня слегка замутило, повеяло прошлым, чем-то сладким, приторным, так напоминающим духи Дианы. Но причем тут эта серенькая невзрачная женщина, сидящая на полу?

Надежда Андреевна потянула меня за рукав, и я бухнулся рядом.

— Здорово, правда? А знаете, кто мне больше всего понравился? Вот! — Она бесцеремонно ткнула пальцем в смеющееся лицо Дианы, сжимающей в ладошках яркий желтый мандарин. — Нет, но вы только посмотрите, сколько вкуса! Сколько изящества! Кака-а-ая девушка! (мечтательно протянула Надежда Андреевна.) Мне никогда так не удастся, никогда. Как я ей завидую! Чтобы так одеваться, так потрясающе выглядеть, нужен настоящий талант!

Вульгарно накрашенные губы Дианы были, как всегда, соблазнительно приоткрыты, вульгарно накрашенные глаза томно прикрыты. Яркие розовые сапоги на шпильках, разукрашенные немыслимыми золотыми звездами, по ее мнению, стильно сочетались с короткой золотой юбкой и вызывающе красной прозрачной блузкой. Господи, и что я так долго делал рядом с этой женщиной! Мне даже стало немножко неловко перед самим собой, что я вообще с ней связался. Чтобы так безвкусно одеваться, так пошло выглядеть, действительно, нужен талант, ровно умещающийся в маленькую глупую головку Дианы.

А Надежда Андреевна продолжала охать и ахать по поводу несравненной красоты Дианы.

— С такой девушкой любой парень чувствовал бы себя счастливым. Сразу видно, такая умная, тонкая девушка. Правда, Виталий Николаевич?

Куда уж правдивее, подумал я, вспомнив, как Диана ловко торговала своей внешностью, как заправская базарная баба. И надо ей отдать должное, могла ловко обвести вокруг пальца самых матерых продюсеров.