Все хорошо

Мне хуже. Гораздо, гораздо хуже. Скрутило еще сильнее, чем раньше, хотя, казалось, сильнее уже невозможно. И все же это так. Мне конец. На этот раз совершенно точно. Я поняла это, еще когда Джон махал мне из окна, пока его жена не опустила жалюзи. Когда хромала к машине, припаркованной позади Джонова внедорожника. Когда мои ноги подкосились, пока я безуспешно пыталась отковырять лед с лобового стекла. Когда, умирая от боли, ехала домой сквозь тьму и холод. Мне сообщили об этом мои кости. Джон, Джон, Джон, что ты со мной сделал? Нет, Джон не виноват. Это все я. Мое изломанное, не желающее выздоравливать, не желающее исправляться тело. Дорога домой – настоящая пытка. Никогда еще Новая Англия не казалась мне такой темной, такой неприветливой. Вдоль скользкого шоссе сверкают тонкие обледенелые деревья. Все вокруг черное и застывшее. Я думаю о разговоре с деканом. О Бриане, которая наверняка сейчас празднует победу. О трех пластмассовых ведьмах, которые, хохоча, кружат вокруг игрушечного дымящегося котла. Домой… Зачем мне возвращаться в эту темную квартиру? Чтобы лежать на жестком полу гостиной, закинув ноги на стул, и слушать, как за стенкой трахаются соседи? Они почти каждую ночь этим занимаются, до самого рассвета. И не только трахаются, в перерывах они разговаривают. И смеются! Это ужасно, просто ужасно. Слов мне не разобрать, но этот проклятый смех я слышу очень отчетливо. И через стенку шиплю им: «Я ненавижу вас. Заткнитесь на хрен!» А потом начинаю причитать: «Когда же вы оба сдохнете, а? Пожалуйста, пожалуйста, сдохните поскорее!» Но они, конечно, не слышат. Смеются, трахаются, болтают, снова смеются. А еще она кончает, снова и снова. А я чувствую себя скалой, о которую бьются океанские волны. Бьются, не утихая, не обращая внимания на ее вопли, потому что они – природа, беспечная живая сила. Мне все время мерещится, что я вот-вот умру от звуков, вырывающихся у нее из глотки. А может, я прямо сейчас умираю? Сидя в машине и вцепившись в холодный руль? Может, и так. Что ж, наконец-то! Время пришло. С меня хватит. Вот и бог мне на это намекает. На черном небе не видно ни одной звезды. Не могу я вернуться к себе в квартиру! Не могу лежать там и воображать свое будущее. Какое оно? Одинокое. Холодное. Черное. Три игрушечные ведьмы. Бумажная луна. Голая темная сцена. Единственный белый луч. Тревор бормочет что-то, сжимая в руке пластиковый меч. Рядом Бриана в белом платье с выпачканными бутафорской кровью руками. О нет, не бутафорской. Это моя кровь. Моя кровь у нее на руках. И она счастлива. Она в восторге. Хоть никто, кроме меня, и не разглядит победной улыбки у нее на лице. А режиссером будет Грейс. Нет, Фов. Так и вижу ее в лобовом стекле. Вот она стоит за кулисами в мелодично позвякивающих серьгах, очень довольная. Сложив руки у губ, смотрит на сцену так, словно там дает представление сам господь бог. И звонко аплодирует – самой себе, своему терпению. А меня, если я до тех пор не умру, тоже заставят на это смотреть. Да, мне придется продолжить преподавать, чтобы не потерять медицинскую страховку. И в зал меня ввезут в инвалидном кресле, как недужного Короля. А тело мое будет пылать, как звезда, как планета Меркурий. Съезжай с дороги. Давай же, съезжай на обочину, в холод и тьму, сминая колесами тонкий ледок. Достань гремящие в карманах пузырьки. И глотай таблетки. Не важно какие. Можно даже все сразу, почему бы и нет? И все будет кончено. Я закрою глаза. Загляну в разлившуюся под веками тьму – такую же беззвездную, как эта ночь. Дыхание мое замедлится. И все вокруг замедлится тоже. А тишина зазвучит, как музыка. Я навсегда забуду о своем изломанном теле. Мне никогда больше не будет холодно. Я никогда ничего не почувствую. Тьма станет Тьмой. И я ступлю в настоящую Ночь. Но только не здесь. Не на этой промерзшей Новоанглийской дороге. На лобовом стекле по-прежнему блестит ледяная корка. Мимо с ревом, словно глумливо хохочущие демоны, проносятся грузовики. И мне вдруг вспоминается золотистый напиток. Как там они его называли? Золотое снадобье! Стоило мне его хлебнуть, как внутри у меня распахнулось голубое небо и затеплился свет. Троица из бара. Непримечательный знал, как я страдаю, он все про меня знал. Пожалуй, заеду пропустить стаканчик. Один стаканчик на дорожку, почему бы и нет?

* * *

– Мисс Фитч, мисс Фитч, вы вернулись!

– Вернулась.

Он радостно хлопает в ладоши, аплодирует мне. Они все аплодируют. Все трое. Как будто знают, что я приковыляла сюда из самой бездны.

– Спасибо, – шепчу я.

Когда я вошла в паб, Эл Боули из музыкального автомата громко пел «Закрой глаза»[10]. Народу почти не было. Не считая этой троицы.