Все, кого мы убили. Книга 2

Я, конечно, обещал сделать это и отослать с первой же почтой. Но я знал уже то, чего не мог знать Орлов. Муравьёв оставил свою войну. Так пусть же вкусит от благ мира с сильными мира сего.

– А что, если и мы с вами становимся поперёк какому-то доброму начинанию? Не задумывались, что дело сие путешествует через века, а тут мы на пути?

– Вы меня искушаете, Алексей Фёдорович, потому как я не знаю, что и думать, кто враг, а кто нет. Только что с вами я было обрёл опору, а теперь вы говорите, что враги всему делу – это мы? Но тогда как понять истину?

– Говорю же вам – не спешите с выбором. Знаете, когда князь Голицын в тысяча восемьсот двадцать четвёртом явился к Фотию, тот умолял его остановить вредные книги, изданные в течение его министерства, но князь отвечал, что все университеты сформированы уже для революции. Ты бы уж как обер-прокурор мог бы всё исправить, возразил монах. Знаете, что Голицын ответил? «Не я, а Государь виноват, который того же духа будучи, желал того». Так что кого во враги рядить – это как посмотреть.

– Но вы ведь решили для себя, – едва не задыхаясь, воскликнул я.

– Мой выбор прост и прям, вчера я говорил вам уже, – вкрадчиво сказал он. – И меряю всех этим аршином.

Я понимал, что Орлов испытует меня. Он не зря заявлял, что служит государю, и всё, что противоречит интересам его почитает за вражьи козни. Но могу ли я впустить в себя мысль, что государи не всегда правы, и служение им не совпадает со служением добру? Или желал он проверить меня сей мыслью?

«Так что оставьте клятвы, – напутствовал меня Орлов, – и подумайте хорошенько. Вам ведь так или иначе ехать в те края? Поезжайте; оттуда, поразмыслив, пришлёте свой вердикт. Да, и не дайте в этот раз себя облапошить». С несказанной благодарностью, хоть и уверенный в своём прежнем обещании, откланялся я с той трапезы.

В ночь перед отъездом получил я ответ на мою записку, и вскоре в сгущавшихся жарких сумерках, не остужаемых морскими ветрами, уже крался переулками вышгорода, пока не набрёл на большую и многолюдную цирюльню, где можно легко затеряться. Один из служителей, услыхав оговорённые слова, без промедления проводил меня в отдельный угол, отгороженный ширмами от остальной залы, коя местами также была поделена на временные кабинеты, из чего сделал я вывод, что место это знаменательно обслуживанием переговоров, слишком чувствительных к посторонним ушам. В цирюльнях подслушивали редко, не как когда-то в кофейнях янычар, где плелись истинные и мнимые заговоры, но всё же несколько невидимых музыкантов играли унылый мотив, не отличавшийся утончённостью, но имевший цель не допустить и секунды тишины вокруг. В эпоху гонения янычар, когда кофейные дома частию были разрушены и закрыты, частию сделались постоянным местопребыванием шпионов, которые подслушивали все беседы и доносили иногда на самые невинные речи, эта строгая цензура заставила турок прибегнуть к цирюльням, и таким образом составилось в Стамбуле столько маленьких и тайных клубов, сколько было цирюлен.

Знакомый мне хранитель серальской библиотеки, сидя на подушках и пуская облака, уже поджидал меня, и первым делом поинтересовался, тщательно ли я наблюдал, чтобы за мною не следили. Я заверил его, что на сей раз секретность имелась полная, после чего тут же получил к губам лучший чубук Востока. Прошлые кошельки мои, кажется, пришлись ему по душе, и под тяжестью нового он охотно согласился говорить, приказав принести десерты на свой уже счёт.

Я вполне невинно заметил, что обе встречи наши как нарочно происходят перед моим отплытием, на что он похвалил, что разумной этой уловкой пользуются здесь самые опытные люди. После множества такого рода слов, кои даже самый предвзятый враг не мог бы поставить в вину никому из нас, я попросил снабдить меня на несколько часов книгой, название коей значилось в переданной им некогда записке Дашкова, на что он, нахмурившись, сказал, что сделает мне большое одолжение, оставив эту рукопись в хранилище самых опасных писаний. Я возразил, сказав, что владею способом безопасного чтения манускрипта.

Положенный мной на середину стола второй кошелёк остался без должного внимания.

– Зеркало? – спросил турок. – Я давал вам его.

Я кивнул, но поскольку тот продолжал молчать, принуждён был сказать, что знаю о судьбе казнённого его предшественника, на что собеседник мой вскинул брови, и я испугался, как бы он тотчас не сбежал, но он ответил, что предшественника его вовсе не казнили.

– Но Орлов говорил мне, что он лишился головы! – чуть не вскричал я.

– Он захворал и сошёл в могилу спустя полгода, – продолжал хранитель. – Болезнь его странна и страшна. Голова его покрывшись вначале смрадными пятнами тлена, вскоре совершенно почернела от сажи, так что в гроб клали голый череп. Я не прикасаюсь к книгам из той заветной комнаты. Никто не прикасается.

Мы долго молчали, кусок не лез мне в горло. Он пристально смотрел на меня, словно пытаясь проникнуть в мои мысли, которых я теперь не собирался скрывать.