Все лгут

Мне хотелось видеть его счастливым, это правда. Таким счастливым, каким он не был с самой автокатастрофы. И еще я любила Винсента.

Могла бы я потерпеть Марию?

– Я постараюсь, – ответила я.

* * *

Летним вечером я шла к усадьбе Кунгсудд, одетая в тот черный топ, который Мария сочла столь порнографичным, что выдала мне свою лучшую шаль поносного цвета.

Музыка неслась по лесу, эхом отдаваясь между рассыхающимися стволами сосен, – гудели басы, а шум и крики были слышны издалека.

Проходя мимо зарослей колючего кустарника, я стащила с себя шаль, скомкала ее и засунула подальше, в самую гущу ветвей.

Я не собиралась позволить ей восторжествовать.

36

Я сразу обратила на него внимание – он одиноко сидел в кресле, в углу, держа между колен вазу с тюльпанами. В руке сигарета. Он со скучающим видом наблюдал за гостями, которые двигались в такт звучавшей там громкой музыке, и время от времени стряхивал пепел в вазу.

Он был худ, темные волнистые волосы спадали на лоб. В его взгляде читалась какая-то мука, какой-то надлом.

Конечно же, я знала, кто он. Он заходил к нам несколько раз, чтобы поболтать с Марией, а потом уходил. Но мы никогда не знакомились, да и зачем бы нам это делать? Знакомиться с приятелями Марии мне было совершенно ни к чему.

В особенности с Томом, в котором Мария просто души не чаяла.

Я огляделась в зале: там было человек пятьдесят гостей, большинству около двадцати. Одни стояли группками и общались, другие танцевали. Все выглядели выпившими или под кайфом, а в воздухе висел тяжелый дух табачного дыма.

Свет не включали, но повсюду горели свечи – они были в подсвечниках, канделябрах и даже на тарелках. Здесь и там в сумерках вспыхивали огоньки зажженных сигарет. За окном на фоне до странности светлого летнего неба выделялись кроны деревьев.

В Швеции летом никогда не наступала ночь – это была одна из тех вещей, к которым, как я подозревала, в этой непонятной стране я никогда не смогу привыкнуть. Теплые сияющие летние ночи, которые незаметно превращались в утра. Вечный день, который длился до тех пор, пока не наступала вечная ночь.

Влияло ли такое положение дел на людей?

Думаю, да. Стоило солнцу выглянуть, они принимались общаться как ненормальные, а когда наступала тьма, впадали в спячку, словно уставшие медведи. Они запирались в квартирах и домах, пережидая зиму перед экранами телевизоров, с банкой пива в одной руке и пультом в другой.

Казимир помахал мне с дивана, сделав попытку встать, чтобы поздороваться, но девушка, сидевшая рядом с ним, вцепилась в его руку и потянула его назад.

Я приветственно подняла ладонь. Потом направилась прямо к Тому.

– Привет, – сказала я.

Он молча посмотрел на меня и поднял в ответ руку с сигаретой. При большом желании это можно было интерпретировать как приветствие.

Я заняла кресло напротив, стараясь выглядеть равнодушно.

Он какое-то время разглядывал меня, потом в последний раз глубоко затянулся и, не опуская взгляда, притушил окурок в вазе с тюльпанами. Глаза у него были темные и излучали что-то древнее. Какое-то смирение или, может быть, цинизм. Не могу сказать. Знаю только, что что-то в этом взгляде показалось мне знакомым.

Такой же смотрел на меня из зеркала.

– Ты – Ясмин, – констатировал он.

Я кивнула.

Кто-то вскрикнул, и тут же раздался звон разбитого стекла. Том никак не отреагировал, он продолжал пялиться на меня. Из-под его темной челки поблескивали маленькие капельки пота. Уголок одного глаза у него слегка подергивался.

– Ну и что ты обо всем этом скажешь? – спросил он, усталым жестом обводя комнату.

Пальцы у него были длинные и тонкие. Мама бы сказала, что у него руки пианиста.

Я задумалась. Обвела глазами гостей, дорогую мебель и ковры. Развешанные по стенам масляные портреты и охотничьи трофеи над распашными дверьми.

– Уныло, – четко выговорила я.

На лице Тома возник намек на улыбку.

– Прогуляемся? – предложил он.

Мы пошли вдоль кромки воды, миновав внушительный причал, принадлежавший семейству де Вег, – парусная шлюпка и две моторные лодки были пришвартованы возле шлюпочного эллинга.

Оттуда мы направились к утесу. Склон попался крутой и каменистый, и порой приходилось карабкаться. Несколько раз он обгонял меня, протягивал свою музыкальную руку и помогал мне взобраться выше.

Том рассказал о себе – ему было двадцать четыре года, он учился в Хандельс, у него было две старшие сестры. Их семья жила в одном из новых домов у самой воды.

– Если бы я мог выбирать, то никогда не купил бы такой уродский дом, – заявил он, скорчив гримасу.

«Если бы я могла выбирать, никогда не поселилась бы в этой стране», – подумала я.

– Как же тогда ты хотел бы жить? – поинтересовалась я.

Том остановился. Утер пот со лба, обернулся и бросил взгляд на усадьбу Кунгсудд, которая осталась в сумерках позади нас, окутанная плотным туманом.

– Однажды я куплю этот дом.

Я засмеялась. Конечно, я засмеялась. Было так очевидно, что он никогда не купит эту усадьбу. Для нас, простых смертных, это было невозможно, и хоть мне было ясно, что Том из обеспеченной семьи, они вряд ли владели состоянием подобного масштаба.