- А что они, по-вашему, должны делать? - спросил Уотертон, взглянув на взволнованное лицо Энтони.
- Не знаю. Да и не сказал бы даже, если бы и думал, что знаю. Меня тошнит от людей, которые учат других, что им делать. Это же дикость! Кто я такой и кто они такие, чтобы мне наставлять их.
Ну их к черту! Мне следует понять, что я сам должен делать. Быть может, в этом же заключается и их дело, но не моя задача указывать им.
- А что же вы должны делать? - спросил, улыбаясь, Уотертон.
- Не дать втянуть себя в вашу отвратительную человеческую динамо-машину, - резко ответил Энтони.
- Но ведь вы же являетесь частью ее - вы работаете в лондонском Сити.
- Да, но это ненадолго.
У Тони мелькнула было мысль рассказать Уотертону о своих планах, о Кэти, но укоренившееся в нем недоверие к людям удержало его от откровенности.
- Я уже давно решил. Еще до конца года я разделаюсь со всем этим раз и навсегда.
- А что вы будете делать и на что будете жить?
- Денежный вопрос меня не беспокоит, и, во всяком случае, если мне придется голодать, лучше подохнуть с голоду, чем позволить засосать себя этой проклятой машине, Пропадать так пропадать совсем.
Тони говорил с такой горячностью, что Уотертон невольно поразился, - он не одобрял такого бурного проявления чувств, как, впрочем, и любой англичанин среднего класса, даже такой мягкий и терпимый, как Уотертон. Он хладнокровно сказал:
- Как же вы практически уйдете от этой машины, как вы ее называете? Ведь это же просто определенная организация жизни. Вы хотите пользоваться продукцией человеческой машины, не давая ей ничего взамен. То, что вы говорите, сводится просто к откровенному заявлению о нежелании работать.
- Пусть так. Я не желаю работать. Во всяким случае, при существующей системе, потому что я считаю, что она ни к черту не годится. И я думаю, что она скоро рухнет. И я рад этому, даже если меня при этом раздавит. На смену придет что-нибудь лучшее.
- Вы ужасный романтик, - сказал Уотертон, поддразнивая его, - ну, разве не глупо возражать, например, против торговли, как это делают светские юнцы, занимающиеся стихоплетством.
Энтони вспыхнул.
- Я не возражаю против торговли, я возражаю против громадного паразитического нароста на торговле. Я возражаю против обожествления бумажных сделок. Я верю в производство, в самый процесс изготовления вещей. Вы когда-нибудь наблюдали, как разгружаются на пристани суда?
- Да.
- Ну, так вот. Приходило ли вам когда-нибудь в голову, что люди, которые выращивали или делали все эти вещи, те, которые управляли кораблем, работали на нем, нагружали и разгружали его, что все они едва зарабатывают себе на. пропитание? Тогда как всевозможные "владельцы" и "агенты" живут весьма недурно. Будьте покойны. Я вовсе не возражаю против настоящей торговли, я люблю рынки, на рынке я чувствую себя богатым, но я ненавижу громадные магазины, они заставляют меня представлять себя бедняком.
Уотертон засмеялся.
- Если вы продолжите вашу мысль относительно тех, кто владеет, и тех, кто производит, мне кажется, вы увидите сами, что она довольно далеко уведет вас от индивидуализма. Но это не важно, - если у вас есть собственные средства, вы можете позволить себе некоторые странности. Но почему вам нравятся рынки и противны большие магазины?
- Потому что рынки человечны, а магазины бесчеловечны, - отвечал Тони. - На тех рынках, о которых я говорю, нет этих проклятых паразитов, я хочу сказать, людей-паразитов, - блох там сколько угодно, - и нет человеческой динамо-машины. Никто не спешит, никто не рассчитывает стать богачом за один день. Рыбаки выносят на рынок корзины с НОЧНРМ уловом, крестьяне излишки сыра, фруктов и овощей. Вместо того чтобы заказывать товары по телефону, каждый выбирает то, что ему нравится.
- И вас при этом здорово обсчитывают.
- Я предпочитаю, чтобы меня обсчитали на несколько полупенсов с фунта при личной сделке, чем на десять шиллингов с фунта при расчете по установленным ценам, которые вздуваются для того, чтобы оплатить прибыли и дивиденды целого ряда акционерных компаний.
- Но на таких началах нельзя управлять большим государством.
- А кому это нужно? Не мне.