Все люди - враги

Наблюдая за толпой, Тони часто испытывал какой-то непреодолимый ужас, точно перед ним были гальванизированные трупы; он спрашивал себя, что они чувствуют, о чем думают, и жадно старался уловить на их лицах хоть какой-нибудь признак возмущения и ужаса, которые испытывал сам. Ясно, что эта давка не может доставлять им удовольствия, но они подчинялись ей с равнодушием отчаявшихся.

Это было трагично; но Тони приводила в исступление мысль, что многие из них готовы утверждать и даже искренне верить в свою жизнь как вершину человеческого счастья. А если им еще повысить жалованье с пяти шиллингов до ста фунтов в неделю, так они будут просто на вершине блаженства.

Такое впечатление сложилось у него из случайных обрывков разговоров в отвратительных дешевых столовках, куда он вынужден был ходить завтракать; все было бы хорошо, если бы было побольше денег.

Никто как будто не сомневался в красоте и справедливости существующего порядка вещей, никто не вздыхал о "жизни, полной приключений", как бывало до войны; те, которые, когда-то мечтали о приключениях, насытились ими вдоволь, а многие вкусили вдобавок и вечное успокоение. Энтони было трудно поддерживать такого рода разговоры; после простых товарищеских отношений в армии эта напыщенная болтовня раздражала его. И откуда у них у всех эта страсть разыгрывать из себя джентльменов?

Как-то в субботу вечером, возвращаясь из Сити на империале автобуса, Энтони попробовал заговорить об этом с Диком Уотертоном. Вечер был ясный.

Это было за несколько дней до подписания мирного договора. Они ехали в Ричмонд, собираясь пройтись оттуда пешком по берегу реки до Кингстона, где жил Робин Флетчер.

- Я думаю, вам понравится Робин, - сказал Энтони, когда им, наконец, удалось протиснуться к сиденью автобуса. - Я когда-то очень любил его, но мы столько лет не виделись. А люди так сильно меняются, что я все больше и больше боюсь возобновлять связи со старыми друзьями - эта проклятая война все испортила! Робин был одержим всякими возвышенными теориями о благе Человечества - с большой буквы, о создании каких-то идеальных колоний и прочей несусветной чепухой. Но он славный малый, я никогда не забуду, как мы благодаря ему чудесно провели время в день моего приезда в Рим. Надеюсь, он не изменился.

- Ну что ж, увидим, - спокойно сказал Уотертон, словно желая дать понять, что он человек трезвый и для него все эти предупреждения излишни.

- Да, кстати, - замявшись, сказал Энтони, - он сидел в тюрьме как принципиальный пацифист. Вас это не смущает?

- Отчего это должно меня смущать?

- Многих это шокирует, - задумчиво сказал Тони, - например, моего отца. Я хотел пригласить его завтра к обеду, но отец категорически заявил, что он этого не желает. У штатских людей вообще несколько странные представления о войне.

Против дворца лорд-мэра автобус попал в затор.

Хотя биржа была закрыта, улицу запрудили толпы служащих, спешивших к себе в пригороды, чтобы успеть насладиться недолгими часами досуга. В воздухе стоял гул от шума моторов и резких автомобильных гудков. В толпе чувствовалось оживление, веселье. И все-таки она угнетала Тони.

- Полюбуйтесь, - сказал он, - вот один из наиболее оживленных центров современной цивилизации, средоточие подлинных интересов людей, их истинного культа - гораздо более реального, чем так называемая религия. Они верят в этот... этот чудовищный улей, который выделяет из себя бумагу и называет это жизнью.

- Патриотически настроенный обыватель назвал бы это "пупом земли", сказал Уотертон, когда автобус снова двинулся в путь. - Скажем, это .центр огромнейшей промышленно-финансовой столицы.

- Но разве вас это не ужасает?

- Да нет, - отвечал Уотертон с хладнокровной рассудительностью, которую он иногда напускал на себя, чтобы подзадорить Энтони, - ничуть не ужасает, Это громадная человеческая динамо-машина, колоссальный генератор той энергии, которая поддерживает активность во всем мире вплоть до таких отдаленных стран, как Австралия. Вы же не можете не признавать энергию.

- Я энергию признаю, - мрачно сказал Тони, - но я желал бы, чтобы она провалилась к черту.

- Это только повлекло бы за собой голод, нищету и анархию - нечто вроде войны, но без дисциплины и пайка.

- Я не могу восхищаться этой безликой энергией, - сказал Тони, игнорируя очевидную правоту последнего замечания Уотертона. - По-видимому, у меня отсутствует чувство гражданской доблести или что-то там еще; я могу восхищаться только личной энергией, личным, собственным богом человека. Ну, а насколько я знаю этих людей, ни у одного из них нет ни на грош подлинно личной жизни. Они выполняют свои обязанности кто более или менее добросовестно, а кто из-под палки, вот и все. Если бы муравьи были ростом в шесть футев, то хороший большой муравейник заткнул бы за пояс Нью-Йорк. Что же касается-, этих двуногих муравьев, то их жизнь представляется мне весьма абстрактной. Это просто какая-то человеческая шелуха. Я говорю с ними и стараюсь вызвать их на разговор, но их запросы кажутся мне такими жалкими и дешевыми!