Все люди — враги

И затем, какой мрачной может быть Италия под дождем и тучами! Венеция — туманная и сырая, Милан — с ледяным дождем, Болонья — грязевая ванна, Апеннины — сплошная гигантская туманная завеса, Флоренция — зябнущая и с таким небом, как в Ньюкасле. И, словно контраст со всем этим хвастовством о победе, медлительные, грязные, неумело регулируемые поезда, набитые до самых окон. Итальянцы, казалось, утратили свою былую сердечность и трудовую простоту и сохранили только свою способность к беспорядочному существованию, свою нечуткость и наглое любопытство. Тони скоро надоели их назойливые расспросы и их жалобы на злонравие Англии по части угля и денежного курса, шаблонные фразы, адресуемые ему с такой укоризной, словно он лично нес ответственность за это. И все та же песня насчет того, что «мы» совершили во время войны. «Мы, мы, мы; я, я, я». Тони решил, что некоторые народы, подобно некоторым людям, симпатичны и обаятельны, когда они под конем, но становятся отвратительными, когда возомнят, что они на коне. За Миланом Тони притворился, будто он не знает итальянского языка, и, выслушивая далеко не лестные замечания о самом себе, Англии и Америке, предавался отвлеченным размышлениям о приговорах истории, о политике Габсбургов и об эсхиловской теории справедливости, утверждающей, что «право» попеременно оказывается то на одной, то на другой стороне, что оно несовместимо с крайностями и может быть обретено лишь путем должной умеренности.

В Риме была сильная гроза, со сплошными завесами ливня, но перед самым Кассино, на закате, тучи разверзлись в величественном апофеозе зловеще-багровых и пурпурных тонов, и Антони увидел, что виноградники еще желтеют поздней листвой. Когда он, усталый, медленно поднимался на борт парохода в Неаполе, он почувствовал теплое веяние южного морского воздуха и увидел звезды над зубчатым контуром Соррентинских холмов.

Два человека в траншейных шлемах и с примкнутыми штыками «охраняли» маленькую пристань на Эе, — как они любят играть в солдатики, когда нет никакой опасности! Такса за высадку была вымогательской, и Тони пришлось выдержать очень ожесточенную стычку с извозчиком, чтобы заставить его понизить свои претензии до суммы, только в три раза превышавшей нормальную. Возница запросил лишь десятикратную довоенную плату, а кляча его и повозка выглядели так, словно они были посвящены богам тления. Однако когда Тони назвал ему адрес, тот, охваченный непостижимым порывом честности, сказал:

— Гостиница закрыта, синьор.

— Но хозяева еще живут там?

— Да.

— Отлично. Это мои старые друзья. Я повидаюсь с ними и, если они не смогут меня приютить, отправлюсь искать другое помещение. Поезжайте.

Застопорив начатое возницей неизбежное и наглое «пояснение» местных достопримечательностей, понятных даже для пятилетнего ребенка, Тони в ответ на предложение, чтобы синьор нанял экипаж на весь день для экскурсии в красивые уголки (на острове имелась лишь одна-единственная проезжая дорога), заявил, что синьор не желал бы даже мертвым парадировать на столь ветхом катафалке, — и погрузился в думы и воспоминания. Прошло пять с половиной лет с тех пор, как он впервые ехал по этой дороге, но насколько иными были тогда его настроение и цель. Он сравнил наслаждение и экстаз того первого утра со своей нынешней усталой апатией и равнодушием — апатией, повергавшей его в тоску и отчаяние. Но все же в свете осеннего солнца была неизведанная прелесть, новая зелень садов и кустарников вырастала после ранних дождей, а нежное и яркое сияние над сушей и морем было не менее прекрасно, чем весна. Тони спросил себя: неужели человек только в юности бывает жизнерадостным и счастливым и чутким к красоте и должен ли он сам в течение всей остальной жизни довольствоваться лишь бледными переживаниями, свойственными пожилому возрасту?

Тони велел извозчику немного подождать его возле маленькой гостиницы. Как невероятно, что она совершенно не изменилась, а Каты нет! Парадная дверь была закрыта и заперта на засов, но он вошел через боковые ворота во двор и застал там лениво копошившуюся старуху. Она сразу же узнала его, разразилась громкими восклицаниями и отчаянными воплями, оповещая Баббо и Филомену, что приехал синьор англичанин Антонио. В этом чувствовалась прежняя радушная Италия, и, слушая их крикливые, но искренние приветствия, Тони мысленно извинялся за свои предшествующие горькие упреки по адресу итальянцев. Как мило, что синьор помнил их все эти годы, и как он любезен, что совершил это долгое путешествие из Англии, чтобы повидаться с ними. Филомена! Бутылку вина, хорошего вина, да крепкого, самого старого, трехлетнего вина!