Все люди — враги

День их отъезда был установлен легко. В течение этой зимы в Лондоне давался ряд концертов для струнных и деревянных инструментов, и Тони хотел их все прослушать. Поэтому было решено ехать на другой день после последнего концерта этого цикла. Тони вернулся с концерта в очень счастливом настроении. Ему особенно понравилось трио Гайдна, изысканный септет Моцарта для струнных и деревянных и необычайная вещица Генделя для струнного оркестра, такая утонченная и поэтическая и совершенно непохожая на декламаторские оратории этого композитора. Весь вечер был как бы особенно приятными проводами перед путешествием, которое Тони предвкушал столько недель. Он сожалел только, что Маргарет отказалась сопровождать его, и боялся, как бы оазисы не оказались уже европеизированными и не были пущены в эксплуатацию. Но его сожаление умерялось сознанием, что Маргарет очень не понравилось бы все путешествие, а страх — надеждой, что хоть что-нибудь от туземной жизни еще сохранилось.

Тони тихо вошел, открыв дверь своим ключом, и на цыпочках, чтобы не разбудить Маргарет, прошел к себе в комнату; он намеревался повидать жену утром и сговориться с нею, где и когда они встретятся по его возвращении. Небольшой чемодан и рюкзак, очень портативные, что, таким образом, давало возможность не зависеть от носильщиков, лежали упакованные в ногах кровати. Тони добавил одну-две забытые вещи и, так как в чемодане оставалось место, положил туда легкий летний костюм — далеко на юге, может быть, будет жарко. Напевая тихонько несколько музыкальных фраз из вещи Генделя, оставшихся в его памяти, он прошел через комнату к книжным полкам и, стоя спиною к двери, раздумывал, какие бы книги ему взять с собой и вообще стоит ли брать какие-нибудь. Это всегда бывает трудно решить… Он вздрогнул и быстро обернулся, услышав резкий голос Маргарет:

— Тони!

— Ты испугала меня, — сказал он. — Я не слышал, как ты вошла. Надеюсь, я не шумел и не разбудил тебя?

Маргарет не ответила на его вопрос. Она, очевидно, встала с постели, накинув только халат и позабыв надеть туфли. Она была бледна, а в глазах у нее было какое-то странное напряженное выражение.

— Тони, — воскликнула она снова, и в голосе ее прозвучала подавленная ненависть, заставившая Тони содрогнуться, — кто эта женщина? Я требую, чтобы ты сказал.

— Какая женщина? — спросил Тони в естественном замешательстве и перешел через комнату, чтобы зажечь газ в камине, он не хотел, чтобы Маргарет простудилась. — Разве есть хоть одна женщина, которую знаю я и которой бы ты не знала?

— Не старайся отвертеться! Я говорю о женщине, для свидания с которой ты всегда ездишь за границу. Кто она?

Тони вздохнул и провел несколько раз рукой по волосам, что всегда было у него признаком досады.

— Если я торжественно заявлю, что такой женщины нет, и что если я уезжаю, то либо один, либо с кем-нибудь вроде Уотертона, ты мне тогда поверишь?

— Нет! Потому что ты не сказал бы правды. Почему ты всегда уезжаешь вот так, если не для того, чтобы встретить кого-нибудь тайком? Ничего, я все равно рано или поздно узнаю! Но если ты не скажешь мне ее имени, то, может быть, назовешь мне имя той женщины, с которой ты жил недели две тому назад в отеле «Резиденси». Мне это может понадобиться, если я решу разводиться с тобой.

Тони так растерялся, что несколько секунд мог только безмолвно смотреть на жену, понимая в то же время, что она объясняет его удивление только как признание им своей вины.

— Господи боже! — сказал он. — Кто это сказал тебе об этом?

— Не важно, кто сказал, — возразила она резко. — У меня свои собственные источники информации. Кто она?

— Хорошо, — сказал Тони медленно, вынимая трубку и начиная ее набивать, — во-первых, я не жил там, а обедал в семь тридцать и ушел в десять вместе с неким капитаном Мартлетом. Женщина, о которой идет речь, моя родственница — Эвелин Морсхэд, которой я не видал с… да, с 1909 года. В настоящее время она где-то за Суэцем, плывет в Бомбей, где ее встретит муж.

— И ты думаешь, что я этому поверю? — сказала Маргарет презрительно. — Ты можешь это доказать?

— А ты думаешь, я позволю тебе сомневаться в моих словах? — сказал Тони вспыхивая. — Но все-таки…

Он подошел к своему столу, порылся в бумагах и вернулся с письмом Эвелин, которое и протянул Маргарет. «Странно, — размышлял он, — как ревность, обычно такая слепая страсть, иногда бывает бессознательно ясновидящей. Ведь Эвелин — одна из двух женщин, к которым Маргарет могла бы по всей справедливости испытывать хоть какую-нибудь ревность задним числом. Она никогда этого не узнает и никогда не узнает также, что, будь Эвелин прежней Эвелин…»

— Почему же ты не сказал мне об этом? — прервала его мысли Маргарет, бегло прочитав письмо. — Почему ты не повел меня к ней, как она просила?