Все люди — враги

Сидя на узкой террасе кафе у самого края маленькой пристани и дожидаясь заказанного завтрака, Тони вдруг впал в панику. До сих пор он действовал всецело под влиянием внезапного импульса, внушенного ему неожиданным сообщением Филомены, что Ката на Эе, и не размышлял о своих словах и поступках при их встрече; не обдумывал он и того, гораздо более важного вопроса, чем же стала теперь Ката, чего она хочет и что делает? Слова Филомены перенесли его к настроениям и страстям довоенного Тони, который немедленно помчался как сумасшедший, чтобы поймать довоенную Кату. Но они были теперь послевоенными Катой и Тони. Вдруг окажется, что Ката замужем, завела кучу младенцев и мужа-боша? Правда, Филомена сказала, что она приезжала одна и спрашивала о нем, но женщины, даже замужние женщины, хранят в сердце странные мечты, которым не позволяют влиять на свое реальное поведение. Ежегодный визит на Эю мог быть предохранительным клапаном в ее браке. И если уж дошло до этого, так ведь он сам женат, — что бы сказала обо всем этом Маргарет? Будьте счастливы, дети мои? И потом, о боже, предположим, Ката изменилась, как изменилась Эвелин? Какая катастрофа!

Появился завтрак и подтвердил худшие опасения Тони. Это был обычный завтрак итальянских кафе, состоявший из кофе, сделанного из нашей собственной отечественной лакрицы, беззастенчиво разбавленного консервированного молока, масла, давно позабывшего корову, и безобразных толстых ломтей хлеба. Тони глядел на этот завтрак с отвращением и испытывал сильное желание отослать его обратно и заказать бренди и сельтерской. Его удержала только уверенность в том, что бренди будет нашего отечественного производства с сильным привкусом подслащенного керосина. Он положил достаточно сахара, чтобы отбить всякий вкус, и выпил немного этого мнимого caffe latte[206], который не был даже горячим, и съел кусок сухого хлеба. Боги присмотрели за завтраком плохо. Absit omen[207].

«Вот момент для того, чтобы выказать себя суровым реалистом и практиком, — подумал про себя Тони, — начнем с самого низменного вопроса».

— Официант!

— Синьоре!

— Когда открывается банк?

— В девять часов, синьоре.

— Спасибо.

Странно: чем меньше дела, тем дольше тянется время. Тони дождался момента, когда официант перестал следить за ним уголком глаза, и пересчитал деньги. Почти две тысячи лир и семьдесят два фунта в аккредитиве. Пошарив в своем мешке, он нашел блокнот и конверты и написал в тот банк, где у него был счет, чтобы ему прислали еще аккредитив с оплатой на Эе. Быть может, Ката подурнела, но как Ката может подурнеть? Что он за пародия на влюбленного! Или навсегда прикреплена к своим младенцам, тогда ему надо выдумать что-нибудь, чтобы избавить ее от бедности. Если же таких ужасных случайностей не произошло, ну, тогда найдется кое-что, что, может, захочется сделать. Как удачно, что он оставил на своем текущем счете эти четыре сотни фунтов и почти годовой доход, хотя в банке Тони упрашивали вложить часть денег в военный заем. У Тони было только одно финансовое правило — никогда не делать того, что советуют в банке. Он сразу решил разделить деньги на три части и распределить вложения между банками Франции, Голландии и Швейцарии.

Что дальше? Очевидно, ничего нельзя решить, пока он не увидит Кату. Лучше встретиться с ней во время прогулки, чем в отеле, — и почему ему не пришло в голову дать ей телеграмму о приезде, вместо того чтобы неожиданно выскакивать перед ней, как черт из коробочки?

Впрочем, по дороге между Римом и Неаполем у него для этого не было времени, а о беспроволочном телеграфе на пароходе он забыл. Всегда забываешь об этих старомодных приспособлениях! Тони увидел, что было без десяти девять, поэтому он заплатил по счету, поморщившись от чрезмерных цен, подошел к экипажу, владелец которого крепко спал на козлах, являя собой бессознательное чудо равновесия, и велел ему ехать на площадь нижней деревни, с любопытством отметив, что тариф платы за проезд крепко привинчен внутри фиакра, — очевидно, хотят сделать извозчиков честными и снаружи!..

Поездка отчасти восстановила утреннее счастливое настроение Тони; нельзя испытывать сомнение или беспокойство среди такой красоты. Эя была свежа и очаровательна в своих весенних одеждах. Лозы покрылись листвой; под ними уже высоко поднялась молодая, крепкая пшеница, и цвели бобы.

Там и сям на склонах холма стояли то груша в цвету, как хрупкая белая пирамида, то яблоня — цветы ее были роем розовых бабочек, задержанных в полете. Чудо чудес — пели птицы и вдоль всей дороги были посажены молодые олеандры. Должно быть, новый старшина — человек со вкусом и железной волей, иначе птиц бы съели, а олеандры срубили бы на топливо.