Все люди — враги

Увы, это было слишком хорошо, чтобы длиться долго. На странном подвесном мосту, устланном шатающимися бревнами, им пришлось убавить скорость, затем они выехали на главную улицу Нижней Террачины и оставили позади асфальтированное шоссе. Довольно сердито Джованни произнес «Террачина», заходящее солнце било ему в глаза. Они проехали замок Итра, прогремели по камням и подъехали к Формии, все еще имея в запасе двадцать минут. Тони с относительным спокойствием следил за тем, как накачивали бензин, и не заметил, какое было выражение на лице Джованни, когда тот увидел, как нагрелась машина. Он проделал эти сто сорок километров от Рима на одиннадцатисильной машине меньше чем в два часа. Тони казалось, что оставшиеся восемьдесят пять километров можно легко пройти за такое же время. Он забыл, что тут дорога пыльная, выщербленная, узкая, извилистая, вся в подъемах и спусках, и это постоянно замедляло движение. И ему казалось, что Джованни нарочно ехал медленно; это так и было, шофер боялся, чтобы вода в машине не закипела на подъеме. Настроение Тони все падало и падало, по мере того как минуты безжалостно обгоняли километры. Когда, наконец, показалась Капуя, в их распоряжении было всего пятьдесят пять минут, а нужно было проехать еще тридцать пять километров через пригороды Неаполя, через самый Неаполь — и это по ужасной ухабистой дороге до Каподимонте.

Мост в Капуе Джованни проехал с безрассудной скоростью, едва-едва не задел за край какой-то повозки и круто повернул направо, пробормотав, как обычно: «Капуя, синьоре». Все время давая гудки, он пробирался через Аверсу, тут ему пришлось включить свет; на плохой дороге автомобиль страшно прыгал и кренился, наконец, шофер пробормотал: «Каподимонте» и с предельной скоростью пошел под гору, когда выяснилось, что осталось только двадцать минут. Их задержали на перекрестке возле музея, они медленно ползли по Via Roma, но когда, наконец, Джованни остановился у ворот, ведущих к Immacolatella и вытер лицо, его часы показывали без двенадцати минут восемь.

— Вынимайте багаж, Джованни, — сказал Тони, спрыгивая.

Он подошел к одному из чиновников в воротах.

— Где пароход на Эю?

— Третий направо. Паспорт?

Тони передал его чиновнику и вернулся к Джованни. Порылся в своем рюкзаке и протянул шоферу восемьсот лир.

— Вы хорошо ехали, Джованни, — сказал он. — Всячески благодарю вас. Вот восемьсот лир. Поешьте, прежде чем вы поедете назад в Рим. Addio!

Когда Тони шел по палубе, его встретил лакей в белом костюме и спросил номер плацкарты.

— У меня ее нет, — сказал Тони, показывая билет, который он только что купил в кассе, — но вы, пожалуйста, найдите для меня каюту. Я хочу быть один.

Он сунул двадцать лир в руку лакея.

Спускаясь к каютам через люк, Тони услышал, как затрещала, поднимая якорь, паровая донка, и благословил Джованни и его работу. Через окошко кабины виден был медленно удалявшийся борт другого парохода.

— Обед с восьми часов, синьоре, — сказал лакей.

— Хорошо, — произнес Тони равнодушно. — Когда мы придем на Эю?

— На таком скором пароходе, как наш, мы могли бы быть там в шесть, — сказал лакей с неизбежным итальянским бахвальством, — но пассажиры не хотят вставать так рано, и поэтому мы идем медленно и прибываем в восемь.

Когда лакей ушел, Тони запер дверь на ключ, сел на узкую койку и опустил голову на руки. Он слышал, что быстрота бывает «головокружительной», но еще никогда не думал, что эта избитая метафора может быть действительностью. Ката, Филомена, Эя, ресторан, дрожание машины Джованни, дорога, верстовые камни, часы, стрелка индикатора — все летело кружась, как деревья у дороги через Понтийские болота. Некоторые слова Филомены все приходили ему в голову, и каждый раз ему становилось больно: «Иногда я замечала, что она плакала» и «она очень бедна, синьоре». Она уходила из дому без завтрака, — вспоминая об этом, Тони терзался. Ах, Ката, Ката, будет ли на этот раз все хорошо, наконец? Больше ты не будешь уходить без завтрака, если только я смогу вмешаться в это. Самый факт был пустячным, — в конце концов, он сам часто нарочно пропускал завтрак, но это было признаком нищенской жизни, когда надо считать каждую копейку, признаком того, какие жертвы приносились их общим воспоминаниям. Тони стоял в каюте и говорил громко, ни к кому не обращаясь:

— В самом деле, Ката, дорогая, некоторые вещи в жизни почти невыносимы.

Испытывая все эти угрызения совести из-за того, что Ката уходила без завтрака, Тони не хотел и думать об обеде. Однако, умывшись и переменив воротничок, он решил, что нетвердо держится на ногах после поездки, — ведь он проголодался, несмотря на завтрак у Филомены; нужно было поесть чего-нибудь, чтобы не приехать на Эю в мрачном настроении. Из окна столовой ему были видны огни Torre del Greco и Torre dell'Annunziata, и он заметил, как они качались вверх и вниз; однако лакей сказал, что в море качать не будет, это только ночной бриз. Тони от всей души надеялся на это, у него не было желания появиться перед Катой в печальном виде человека, оправляющегося от морской болезни.