Все люди — враги

На площади Тони расплатился с возницей, снес свои вещи в кафе и выпил там вторую и более вкусную чашку кофе. Оставив свои чемоданы на попечении официанта, он стал слоняться по маленькому городку, отмечая перемены и англосаксонскую цивилизацию в форме объявлений: «Виски. Джин. Чай. Коктейли». Он купил себе другую губку, но, посмотрев пижамы, решил не покупать ни одной — они были до смешного дороги и плохи. Для приличия Тони пошел в банк все-таки немного позже девяти и, предъявив свой паспорт, свидетельство о рождении, отпускной билет из армии, старый пропуск в читальный зал Британского музея и подписав два документа в трех экземплярах, получил разрешение (с большим недоверием) взять остаток своего аккредитива, — к счастью, не пришлось приглашать двух знакомых из местных жителей, чтобы они удостоверили его личность, потому что Тони никого не знал. К этому времени часы на площади показывали без четверти десять, и Тони решил, что теперь можно уже отправляться в старый отель в верхней деревне, с полной гарантией, что, когда он приедет, Каты не будет дома.

Было бы преувеличением сказать, что Тони развалился в фиакре и наслаждался видами, пока экипаж подымался по извивающейся дороге. Исчезла сдержанность, к которой он принудил себя утром, и он пребывал в лихорадке ожидания и нетерпения, браня себя за напрасную трату времени. Эти истраченные минуты он мог бы провести с Катой. И Тони, который так часто ругал современную страсть к спешке, теперь сам проклинал медлительность лошадей. О, иди же ты вперед, неуклюжее животное; цок, цок, цок, ты никогда не училось бегать рысью? Как Ката взглянет, что она скажет, какая она будет? О Ката, если тебя сломали и сделали из тебя одного из своих, это будет для меня просто самоубийством. О боги, пусть все будет, как было, — совершенным!

Наконец фиакр доехал до ровной дороги, и под воздействием кнута лошадь пошла жалкой рысью. Они проехали маленькую аллею акаций, только еще начинавших цвести; затем старую опереточную церковь, на которой появились новые часы, а фасад был заново выкрашен желтой клеевой краской, и подъехали к отелю. Сердце Тони билось с ненужной силой, и, платя кучеру, он обратил внимание на то, как дрожат его руки. Он постарался совладать с собой, подобрал свои вещи и прошел во двор, где столкнулся лицом к лицу с матерью Филомены. Конечно, должна была разыграться драматическая сцена приветствий с пожиманием рук и призывами Баббо и упреками, почему Тони не приезжал раньше. Когда это кончилось, Тони отдал свои вещи, чтобы их отнесли наверх, и прошел с двумя стариками в кухню. Теперь, когда он действительно приехал, его неуверенность и чрезмерное возбуждение исчезли; он был спокоен, уверен, убежден, что все будет хорошо.

— Я видел Филомену в Риме, — сказал он.

— А! — воскликнула старуха, взглянув на него пристально. — И она сказала, чтобы вы приехали сюда!

— Да, это была ее мысль, и я очень, очень рад, что приехал. Вы знаете, сегодня день моего рождения!

Это, конечно, было совершенной неправдой, но у Тони был свой план.

— День рождения! Buona festa, Signore, buona festa[208]. Баббо, ты должен достать бутылку стравекьо, чтобы выпить за день рождения синьоре.

— Не теперь, — сказал Тони, не давая старику встать. — Но, может быть, мне подадут одну бутылку к завтраку и тогда мы бы все выпили вместе? — Он остановился и затем прибавил: — Кстати, Филомена сказала мне, что синьорина Катарина, австриячка, здесь. Это верно?

— Да, — ответила старуха, глядя на него все тем же испытующим взглядом. — Она здесь, но она ушла гулять.

— А! — Тони перевел дыхание. — Вы знаете, когда я ехал наверх на извозчике, я подумал, как будет приятно, если вы устроите мне праздничный завтрак, а я попрошу синьорину присоединиться ко мне?

Он посмотрел на старика, когда говорил это, зная, что в семье настоящим поваром был тот и его надо улещивать, чтобы он показал свое искусство.

— Sicuro, — кивнул тот. — Я постараюсь, синьоре, хотя времени мало. Но боюсь, что синьорина не придет к завтраку!

— Почему не придет? — спросил Тони, отлично зная почему.

— Она никогда не бывает дома в это время, — вставила старуха тактично.

— Хорошо, — сказал Тони, поднимаясь. — Вот что мы сделаем. Вы приготовите самый лучший завтрак на двоих и подадите его — когда бы? Сейчас половина одиннадцатого. В половине первого? Отлично. А я пойду поищу синьорину. Вы знаете, в какую сторону она ушла?

— Я покажу вам, — сказала старуха, вставая, и заковыляла рядом с ним к воротам. Она указала на дорожку, которая вела к концу острова, — дорожку, которую Тони знал так хорошо, потому что она вела к краю утеса, где был укромный уголок Каты. — Синьорина пошла по этой дорожке, вы ее знаете. — Затем она схватила его за руку и прошептала: — Signorino, signorino! Не встречайтесь с нею, если и на этот раз вы не сможете остаться. Она тоскует о вас, и она такая слабенькая!

— Не беспокойтесь, — сказал Тони, похлопывая ее старую, сморщенную руку. — Посмотрите, чтобы Баббо приготовил хороший завтрак, — я сделаю остальное.