Все люди — враги

Тони мельком взглянул на свои часы-браслет и увидел, что они показывают почти двенадцать.

— Я думаю, нам лучше вернуться к завтраку, — сказал он, стараясь произнести это как можно небрежнее, но следя за Катой.

Ката вздрогнула, беспокойное и затравленное выражение появилось на ее лице, выражение человека, который в момент полного счастья вспоминает, что жизнь всегда стеснена копейками.

— Боюсь, что тебе придется идти одному, — сказала она с трудом, и выражение грусти опять появилось вокруг ее глаз. — Я взяла свой завтрак с собой. Он лежит где-нибудь там, на берегу.

— Ах, — сказал Тони, — кажется, его съели медведи. Но даже если они этого и не сделали, я хочу просить у тебя одолжения. Пожертвуй своим сегодняшним пикником и позавтракай со мной в гостинице. Мы можем потом устраивать пикники хоть каждый день. Я сказал там, в гостинице, что сегодня мой день рождения и что поэтому ты будешь завтракать со мной.

Он был глубоко тронут выражением удовольствия, появившимся на ее лице от предвкушения даже такого маленького праздника. И все же она боялась принять приглашение — таков страх бедности перед непрошеным вмешательством и расходами.

— Я, право, не могу… Я…

Он видел, что она очень хочет пойти с ним, и ответил:

— О, идем же, ты не можешь запретить мне уговорить тебя в первый день нашей встречи. И ты не должна разочаровывать Баббо, — в твою честь он совершает ужасающие подвиги кулинарного искусства, кроме того, это день моего рождения.

— Тони, как ты врешь! Ты же знаешь, что твой день рождения в августе.

— Хорошо, — сказал Тони, радуясь всему, что она запомнила из прошлого, — а твой в декабре. Раздели разницу пополам — и будет апрель. Это будет завтрак в день нашего общего рождения. Идем.

Они пробрались через арбутусы к тому месту у тропинки, где раньше сидела Ката, и держались за руки, как будто каждый боялся, что другого могут украсть. Тони наклонился, чтобы оторвать шип, за который зацепилась юбка Каты, и заметил, что материя была простая и старая, хотя юбка и была сшита почти элегантно. А в полотняном мешочке с завтраком были только два апельсина и круглая булочка. Тони отвернулся, стараясь проглотить комок в горле, и сорвал несколько красных прошлогодних ягод арбутуса, все еще висевших на ветвях; это был предлог для того, чтобы отвернуться.

— Смотри, — сказал он, останавливаясь, — правда, они красивы? Положи их в платок и береги как воспоминание о нашей встрече.

— Он совсем мокрый и заплаканный, — сказала Ката, глядя на маленький жгутик материи в своей руке.

— Возьми мой, — ответил Тони, вынимая чистый платок из бокового кармана.

— Какой красивый и какая хорошая материя у вас в Англии. Ты стал совсем денди.

— Денди. Вот тебе на! Я покупал их у Улворта по шесть пенсов штука.

— Ну, они лучше, чем у нас в Австрии.

— Бедная Австрия, — сказал Тони. — Она delenda[210] местью. Но ничего, дорогая, есть одна австриячка, которая больше не delenda! А теперь поторопимся, а то Баббо разгневается.

Когда они проходили усыпанную цветами лужайку у высоких деревьев, Тони сказал:

— Смотри, Ката, здесь и сейчас цветут белые фиалки.

VII

Когда Тони брякнул щеколдой, открывая перед Катой калитку во двор, он увидел, как Мамма Филомены побежала через двор в кухню — очевидно, она сторожила их приход. Сразу начался громкий и быстрый разговор, и хотя Тони не понимал ни одного слова, он догадался по возбуждению старухи, в чем дело: она рассказывала, что они вернулись вместе. Как итальянцы любят участвовать в чужой драме, особенно когда испытывают при этом сентиментальные чувства!

Ката прошла прямо в свою комнату, а Тони задержался во дворе, желая знать наверное, что все устроено, как следует быть. Следя за бессознательной грацией и благородством тела Каты, он вспомнил школьную долбежку из Вергилия о походке богинь: чем провинились изящество и нежность, что мы изгнали их? Варвары! Он улыбнулся в ответ на быстрый взгляд Каты, который она бросила ему, проходя через открытую дверь. Если ей так к лицу эти австрийские тряпки, как она будет хороша в каком-нибудь национальном платье! В румынском? Нет, оно слишком кричащее, выдуманное; чешское тоже. В тирольском или швейцарском? Нет, оно довольно неуклюжее и слишком простое в плохом смысле. В калабрийском? Да, пожалуй; у женщин в Тириоло до сих пор величественные манеры, и они не стыдятся своего тела — тела женщины. Боже, как я ненавижу эти пробирочные фигуры!

Тони слегка обеспокоился, когда увидел, что стол для них еще не накрыт. У выхода сидели четверо шумных итальянцев, а дальше был стол с немцем и немкой. У мужчины была одна из тех четырехугольных лысых голов с тремя красными двойными подбородками на затылке, которые Тони всегда считал угрозой для европейской цивилизации. Старуха вышла из кухни и взглянула на Тони беспокойно и вопросительно. Тони успокоительно кивнул ей и спросил:

— Где вы поставили наш стол?

— В саду, за тростником. Я подумала, что синьоре понравится там.

— Очень хорошо, — сказал Тони с большим облегчением.