Все люди — враги

К своему удивлению, он нашел Скропа не в его любимой комнате восемнадцатого века, а в увешанном гобеленами елизаветинском зале; старик сидел с пледом на коленях и ширмой за спиной перед камином, в котором тлели вязовые поленья. Лишь потом Тони узнал причину этой перемены привычек: уголь было почти невозможно достать, а на небольших решетках камина не помещались длинные неровные поленья, которые хорошо укладывались на чугунные колосники огромного зального камина. Едва Тони вошел в двери, как его очаровала прелесть этой организованной, видимо, безмятежной жизни — тут, по крайней мере, было нечто, не раздавленное танками войны. Но это радостное чувство длилось, только пока Тони шел от дверей к камину. Оно исчезло, едва лишь Тони увидел своего старого друга, и он скорее постарался согнать со своего лица всякое выражение испуга и печали. Тело Скропа словно съежилось в широкой одежде, лицо осунулось и покрылось морщинами, в голосе появилась легкая старческая дрожь, а когда он поднял взор с трогательным выражением, какое бывает у очень старых людей и в котором чудится мольба: «пожалуйста, не обижайте меня», — Тони на мгновение уловил в его глазах странный тусклый блеск, столь хорошо ему знакомый, — взгляд умирающего. Антони был так потрясен, что сперва лишь с трудом мог заговорить связно, и поэтому был рад, когда слуга доложил, что завтрак подан.

После завтрака сестра милосердия зашла напомнить Скропу, что ему надо пойти отдохнуть. У Тони сжалось сердце, когда он смотрел, как старик медленно вышел из комнаты, опираясь на плечо сестры, — к этому мы все неизбежно придем, и женщина будет направлять наши последние шаги, как она направляла и первые. Коровья смерть, так называли это норманны. Может быть, лучше быстрая пуля, грубо сшитый саван, лишенное всякой сентиментальности, но жутко реальное предание земле руками людей с бесстрастными лицами, чьи краткие слова сожаления — единственная правдивая эпитафия. И затем забыт! Какой отвратительный, извращенный нажим на живых — желание не быть забытым после смерти!

Под вечер Тони совершил большую прогулку. Вид умирающего Скропа мучительно взволновал его. Для него смерть Скропа означала смерть чего-то в себе самом и в Англии. Как только исчезнет этот идеал благонравия — а он находится уже на ложе смерти, — ничего не останется, кроме сумятицы и анархии, низменной борьбы плутократов или тиранической организации муравейника, преследующего презренные цели. Не останется больше ярких личностей, не будет больше полноты жизни.

Он поднялся на гребень длинного холма и стоял, глядя в сторону Вайнхауза. Он не разглядел бы его в туманной мгле, если бы не знал точно, куда надо смотреть. В темном сумраке безлистных деревьев смутно вырисовывались трепетные призрачные очертания дома. Тони знал, что внизу, в мглистой долине, теперь проложена железная дорога и что в его деревне есть станция. Ему пришло в голову, что новая ветка проходит мимо дома Анни, и он решил на следующий день, прежде чем вернуться в Лондон, съездить навестить ее. Ему захотелось пойти на могилу матери, но он почти насильно поборол в себе это желание: слишком много смертей было в его жизни. Пусть мертвецы хоронят мертвецов. Он избрал путь жизни и поэтому должен вернуться к живым. Он пошел обратно, размышляя по дороге, смеет ли он беспокоить своей просьбой человека, находящегося уже на краю могилы. Начался холодный, моросящий дождь, и Тони с отвращением вспомнил о своей работе клерка. Он старался не думать ни о Кати, ни о Маргарет.

Когда Тони вернулся, Скроп пил чай и, по-видимому, несколько окреп после сна. Они долго сидели, беседуя при свете двух небольших настольных ламп, создававшем лишь маленький оазис желтого отсвета в обширной сумрачной пустыне зала. Порою, когда в камине вспыхивало полено, тени качались и рассеивались, очертания человеческих фигур смутно вырисовывались на гобеленах и отблеск искрился на сводчатом резном потолке.

— Понадобится много времени, прежде чем мы оправимся от этой катастрофы, что бы ни думали люди, — заговорил вдруг Скроп. — Ты, может быть, еще доживешь до этого. Я — нет. И я не жалею. Мой мир уже умирал, а теперь он погиб безвозвратно. Люди моего рода и моей крови жили здесь в течение многих столетий. Я — последний. Мой наследник — почти чужой.

— Это очень печально, — сказал Тони, — хотя я надеюсь, вы будете хозяином Нью-Корта еще много, много лет.

Старик покачал головой.

— Ну что ж, — продолжал Тони, — я, во всяком случае, надеюсь на это. Но все должно меняться. Мы с вами исчезнем, но Англия будет существовать.