Все люди — враги

И она засеменила по коридору. Тони догадался, что это, должно быть, свекровь Анни. Комната, где ему полагалось «присесть», была гостиной. Он только успел заметить пианино со множеством фотографий в рамках на отороченной кружевом дорожке, солдатские медали и знаки отличия под стеклом, две прекрасные старинные фарфоровые статуэтки на каминной доске, между двумя ужасными вазами матового стекла, очевидно — имитацией, — как вдруг дверь отворилась и вошла Анни, показавшаяся ему низенькой, коренастой.

— Здравствуйте, Анни! — воскликнул Тони, целуя ее в щеку. — Как вы поживаете, дорогая, я не видал вас столько лет!

Она подняла на него взор и изрекла одну из своих излюбленных фраз:

— Господи, мастер Тони, как вы выросли! И как изменились!

— Надеюсь, не так уж сильно, чтобы вы не могли меня узнать? — сказал он весело.

— О нет, сэр! Надеюсь, я всегда узнала бы малютку, которого помогала выращивать. Но вы выглядите таким взрослым и суровым, у меня даже сердце забилось.

Они сели и заговорили о детстве Тони, пытаясь восстановить старые связи, но Тони почти тотчас же понял, что он потерял и Анни, и на этот раз безвозвратно. Подобно тому, как ее когда-то стройная фигура стала бесформенной и дебелой, так и суровая простота ее натуры рабочей девушки переродилась в какую-то расплывчатость торговки. Когда прошло первое волнение от встречи, Анни стала называть Тони «мистер Кларендон», пока он не настоял на том, что для нее он всегда останется просто Тони. Он обратил внимание на то, что она носила длинную золотую цепочку, золотой браслет и несколько колец. И ему пришло в голову — как один из житейских курьезов, — что теперь, вероятно, Анни материально лучше обеспечена, чем он. Когда в беседе была упомянута мать Тони, Анни сказала:

— До нас дошла эта печальная весть, мастер Тони, и мы очень горевали о вас и о бедном мистере Кларендоне. Какой ужасный несчастный случай!

— Да, это был страшный удар. Мой отец до сих пор еще не оправился как следует. Он очень постарел и ослабел. Но как поживает ваш муж?

— Ах, мастер Тони! — и Анни залилась слезами. — Вон там его медали, сэр. Он захотел пойти на войну, хотя мог получить освобождение как хозяин торгового предприятия. Он убит на Ипре.

— А ваш брат Билл? — спросил Тони, чувствуя, что нет слов сказать ей что-нибудь в утешение.

— О, он очень отличился на войне! — ответила Анни, сразу оживляясь. — Он так хорошо обращался с лошадьми, что его произвели в сержанты. А теперь он в Ньюбери заведует хозяйской конюшней. Он женился, и у него двое малышей.

— А как вам теперь живется после смерти мужа?

— Тяжелая наступила пора со всеми этими продовольственными карточками. Но у меня два хороших помощника, одного освободили, чтобы он работал в деле, а другой, как это говорится, демобилизованный. Они были друзьями бедного Чарли и обещали работать у меня, пока мой маленький Чарли не подрастет…

— У вас есть сынишка? Я и не знал!

— Да! Ему на Троице исполнится одиннадцать лет, у меня есть еще и дочка, ей восемь лет. Если бы вы только знали, сколько эти двое доставили мне хлопот и огорчений, вы бы никогда не поверили, мастер Тони! Вы были ничто по сравнению с ними! Круп, коклюш, корь, ветряная оспа, боже, боже, одни лишь волнения да волнения! И мальчик без отца — это такая забота! Я лежу по ночам и все думаю: что-то с ними будет? И куда это только мир идет, я спрашиваю?

— Да, куда! — повторил Тони. — Но, по крайней мере, вы находите утешение в своих детях, Анни, и у вас есть кое-какая возможность их обеспечить.

— Вот это и я всегда говорю! — восторженно воскликнула Анни, словно это банальное замечание было поразительным образчиком высшей мудрости. — После того, как моего Чарли забрали, — а он был таким хорошем мужем, мастер Тони, никогда и слова худого не сказал, все старался, чтобы у меня было самое лучшее, что он только мог достать, — и когда его убили, я, бывало, каждый вечер, пока не усну, все плакала и плакала, и так целый год. Такая жестокость, ведь он был такой добрый, никому зла не желал, а потом и отец умер, и это уже переполнило чашу! А потом, когда дети заболели корью, я стала молить Бога, чтобы он всех нас забрал к себе, но корь оказалась скрытым благодеянием.

— Каким образом? — спросил Тони.

— Она была ниспослана Господом! — весьма серьезно ответила Анни. — День и ночь я сидела у изголовья детей, надеясь, что мы все умрем, а затем они стали поправляться, и меня вдруг осенило, что смерть нас пощадила и что грешно мне горевать о Чарли, когда я должна заботиться о своих детях.

— Вы были правы, — сказал Тони, хотя он прекрасно понимал, что утрату Анни ничто не может возместить. Он чувствовал, что готов ей все простить за ее преданность памяти Чарли, и внутренне негодовал на проклятую алчность, разрушающую жизнь таких простых милых людей.

— Вы были в армии, мастер Тони?

— Да.

— Вам приходилось бывать на Ипре?

— Да.

— Вы случайно не видели ли могилы моего Чарли?