Все люди — враги

— Из всего тобой сказанного я чувствую, что пришло время тебе обосноваться, дорогой мой мальчик, — сказал он нежно. — Мне хотелось бы увидеть тебя устроенным и счастливым, прежде чем я умру. И я хотел бы увидеть, что ты обошелся как следует с Маргарет. Ты обязан так сделать — и как порядочный человек, и как джентльмен. Я потерял некоторую сумму денег во время войны, но с радостью дам тебе шесть тысяч фунтов, если ты женишься. Это даст тебе триста фунтов в год, да и у Маргарет есть кое-какие средства, полагаю, значительно большие. Брось эту одинокую жизнь! Брось эту унизительную работу, за которую ты взялся. Живи здесь до женитьбы, да и после нее, если захочешь. И постарайся найти себе какое-нибудь более… более подходящее занятие.

Тони слышал все это уже так часто, что ему почти не надо было слушать. Его охватило страстное желание уйти от этих людей к Кате — к Кате, которая никогда не говорила о доходах и о том, что надо «устроиться», к Кате, которая не стала бы выяснять, «порядочный ли» он человек или же нет, есть ли у них деньги или нет, — лишь бы они могли укрыться в одном из прекрасных уголков мира и лежать в объятиях друг у друга. Он физически ощущал это желание, словно грудь ему сдавила чья-то рука. Он наклонился вперед, чтобы скрыть свое лицо, и подумал о том, что до сих пор не получил от Скропа никаких известий о своем паспорте, кроме коротенького письма с сообщением, что ходатайство послано. Он взглянул на часы — начало седьмого, достаточно времени, чтобы связаться по телефону с Нью-Кортом. Тони спросил:

— Можно мне заказать разговор через междугородную станцию, папа?

— Что?

— Заказать телефонный разговор. Я хочу поговорить со Скропом.

— Я не… — Хенри Кларендон, очевидно, был поражен этой неожиданной переменой разговора, но вместе с тем был рад, что освобождается от спора. — Конечно, если хочешь.

Тони вышел из комнаты и заказал разговор. Затем прошел в тесную кухню и в течение нескольких минут разговаривал со служанкой, готовившей обед. Вернувшись, он сказал:

— Разговор состоится, по-видимому, еще не скоро. Я сказал твоей прислуге, что останусь у вас до ужина. Ты не возражаешь?

— Нисколько, дорогой мой мальчик! Я счастлив видеть тебя у себя и хотел бы, чтобы ты надумал совсем здесь поселиться.

Тони оставил этот намек без ответа. Он понимал, что поступает довольно нехорошо, отказываясь скрасить одиночество отца, и ненавидел мрачное уныние своей комнаты. Но ему казалось, что это было бы своего рода изменой Кате, если бы он променял свою независимость, которой он ей обязан, на эту обеспеченную жизнь. «Устроиться» — просто означало бы признать уже заранее готовые ценности… Словно думая вслух, он сказал:

— Я не хочу быть добродетельным гражданином. Я не хочу обзаводиться семьей, расходовать свою энергию на «сведение концов с концами» и услаждать свои досуги картами, гольфом, джазом и хождением в театр, — это, по-моему, недостойная трата жизни. Прежде всего я решил не превращаться в часть индустриально-коммерческой машины.

— Как же ты будешь иначе жить?

— Не знаю. Я еще должен это уяснить себе.

— Но ведь ты работаешь сейчас для какого-то промышленного предприятия?

— Я не намерен там оставаться, — опрометчиво возразил Тони. — Коммерция — это обман. Меня приводит в ужас полнейшая бесполезность признанных бюрократических организаций, высокопарная болтовня и бумагомарание, между тем как настоящая работа производится несколькими техниками-энтузиастами, которые действительно любят свое дело. Я не люблю своего дела. Поэтому и не останусь. — Он расхохотался. — Забавно то, что меня считают довольно хорошим работником, — ведь это детская игра по сравнению с командованием ротой на фронте, — и меня повысили на службе. Вместо того, чтобы заполнять ненужные рапорты и схемы, которых никто никогда не читает, да и не будет читать, я должен буду предавать их забвению на хорошо обметенных от пыли полках. Это называется «приобщением к новым формам». Ерунда! Самый жалкий из рабочих, который буквально руками ворочает их мерзкий цемент и сталь, больше знает о настоящей работе, чем я или даже сами они!

— Значит, — сказал Хенри Кларендон, которого нисколько не интересовали эти высказывания, казавшиеся ему довольно опасной и ненужной критикой существующего положения вещей, — из этого я заключаю, что ты предполагаешь отказаться от своего нынешнего неудовлетворительного образа жизни и создать себе семейный очаг с Маргарет. Вдвоем у вас будет достаточно средств, чтобы скромно прожить, а после моей смерти еще немного прибавится. Но мне кажется, что тебе следовало бы иметь какое-нибудь занятие. Капитал — скользкая штука в наши дни. А бесцельная жизнь оставляет человека неудовлетворенным.

«Какую тоску нагоняет подобный разговор, — подумал Тони, — и какая убийственная вещь — неоспоримый здравый смысл».

— Ты читал Одиссею? — спросил он.

— Конечно! Но я никогда не был очень силен в греческом языке, мой мальчик. Я предпочитал точные науки. Все-таки я кое-что еще помню.