Все меняется

Мистер Твайн выбрал три листа из большой стопки и протянул их Хью, который сидел напротив него за столом, между Эдвардом и Рупертом. Еще при старом хозяине мистер Твайн бывал в этом кабинете и теперь видел, что он не изменился. Обшитые панелями из кокоболо, древесины его любимой породы, стены были увешаны выцветшими фотографиями в рамках, на которых мужчины стояли на фоне колоссальных бревен или громадных старых деревьев, а подписи пестрели именами, географическими названиями и датами. На двух самых больших снимках были запечатлены лондонские пристани, разрушенные во время «Блица». Почти весь пол укрывал алый с синим турецкий ковер. Помимо фотографий семьи Хью, на его письменном столе по-прежнему занимали место старый бювар, такой же диктофон и древняя пишущая машинка. Изменилось лишь одно – человек, сидящий в отцовском кресле.

– Чтоб мне провалиться! Не помню ни единого из этих писем.

Вероятно, потому, что не удосуживались читать их, мысленно отозвался мистер Твайн.

Эдвард, который попросил показать письма ему, заговорил:

– Но если мы продадим Саутгемптон, денег наверняка хватит, чтобы расплатиться с банком, и тогда мы сможем сосредоточить внимание на лондонском отделении. Или, еще лучше, стиснем зубы и приступим к процессу преобразования в открытую компанию. К этому я призываю вот уже несколько лет.

Мистер Твайн кашлянул – в знак того, как догадался Руперт, что ему есть что сказать, но сказанное отнюдь не доставит ему удовольствия.

– Боюсь, мистер Эдвард, для этого уже слишком поздно. Стоимость саутгемптонского отделения настолько снизилась ввиду зафиксированных в последние годы убытков, что теперь капитала от его продажи окажется недостаточно. И планирование преобразования компании запоздало. Этот процесс займет не меньше двух лет, и в любом случае банк уже не считает компанию вашей, следовательно, вы не вправе ее продать.

После краткой паузы Хью спросил:

– Означает ли это, что компания обанкротится?

– К сожалению, да.

– И это значит, что банкротами станем мы лично. Они заберут все – наши дома…

– Нет, мистер Хью. Если помните, я посоветовал записать ваше личное имущество на имена ваших жен. Поскольку вы благоразумно согласились на это, дома останутся при вас. Как и пенсии членов правления. Мы с мистером Хэнком позаботились об этом, когда компания стала закрытой акционерной.

– Что насчет Хоум-Плейс? – спохватился Хью.

– Боюсь, с ним придется расстаться. Ваш отец купил его на имя компании.

– А как же Рейчел? Ведь это ее дом! Я не допущу, чтобы ее выселили оттуда!

Твайн снова покашлял.

– По словам мистера Хэнка, вместе с которым мисс Сидней составляла свое завещание, ее дом в Лондоне вместе со всем содержимым отошел мисс Рейчел, так что без крыши над головой она не останется. – Его губы, непривычные к улыбке, совершали в эту минуту героические усилия.

– Даже если у нее есть дом, другого дохода, кроме доли акций в компании «Казалет», у нее нет. Она в буквальном смысле останется без гроша! Надо что-то делать. – Хью с вызовом обвел остальных взглядом, их лица отразили различную степень озабоченности и обреченности. – Ужасно, но я в полной растерянности, – скорбно заключил он.

– Думаю, для одного утра нам достаточно, – сказал Эдвард. – Еще один вопрос: сколько времени у нас есть в запасе?

Мистер Твайн, укладывающий бумаги обратно в свою папку, поднял взгляд.

– Точные даты я не могу вам назвать. Экспертам по оценке, вероятно, понадобится как минимум два месяца, чтобы представить банку свой отчет. А тем временем вам следует продолжать работу и никому не говорить о предстоящем банкротстве. Ни единой душе. Это касается в первую очередь ваших служащих.

– Стало быть, они вылетят с работы и без предупреждения, и безо всяких шансов найти новую, – с глубокой горечью высказался Руперт.

– Рано или поздно все откроется, – заметил Эдвард.

– Даже если и так, никому не говорите о том, что вам известно. Я свяжусь с вами, как только мне будет что сообщить дополнительно. – Твайн с облегчением поднялся, обменялся рукопожатиями со всеми и удалился.

* * *

Беда в том, думал он, садясь в автобус, что дельцов среди них нет. Он утратил всякое уважение к ним, хоть и сочувствовал отчасти. Лично он не поручил бы им руководить даже лавчонкой со сладостями. Развернув газету, он решил посвятить остаток дня отдыху и побывать на выставке машин. Он был буквально влюблен в новые мини-автомобили с прозрачным верхом, как будто бы дешевые и практичные; французы дали им обидное прозвище «ректальные свечи для автобусов» – видимо, из острой зависти к немцам, заметно преуспевшим в производстве техники.

Да, так он и сделает – перехватит сандвич с пинтой в одном из пабов Эрлс-Корта, затем не спеша осмотрит выставку и успеет на ранний поезд обратно в Крауч-Энд.

* * *