Все меняется

Она задумалась, старательно облизывая пальцы.

– В туфлях, – наконец ответила она. – И в романах. По-настоящему красивые туфли, которые при этом еще и удобны, всегда страшно дорого стоят.

Надо будет подарить ей пару на день рождения, когда бы он ни был.

– Дорого? Насколько?

– Ну, фунтов пятьдесят. А некоторые еще дороже.

Нет, не подарить ему пару туфель ей на день рождения. Его вдруг пронзила тревожная мысль.

– Вы жутко богаты?

– Мои родители довольно богаты. Но «жутко» – я бы не сказала. А у меня нет ни гроша. Мало того, меня вырастили, так и не научив зарабатывать деньги. Франкенштейны считают единственной приличной карьерой для девушки брак. Вы еще не спросили про романы.

– В романах я совсем не разбираюсь, так что без понятия, о чем спрашивать.

– Знаете, в кошмарной закрытой школе, куда меня отправили, мне попалась одна хорошая учительница, и ей удалось заинтересовать меня. Она объяснила мне, что сначала надо читать лучшие романы, а уж потом все остальные. Так я и сделала. Мне хотелось в университет, но папа и слышать об этом не желал. Говорил, что девушки с мозгами не нравятся мужчинам. Как будто я обязана нравиться им. И вот результат – я совершенно бесполезна. За светский сезон мне так и не удалось «сделать хорошую партию», и теперь никто из нас не знает, что, скажите на милость, со мной делать.

Она как будто бы шутила, но потом откинула волосы со лба, и он заметил, что ей не очень-то весело.

– А теперь ваша очередь рассказывать о себе.

И он рассказал ей о себе кое-что. О том, как учился летать на «Спитфайре» и как война закончилась раньше, чем у него появился шанс повоевать; о своей женитьбе на американке, с которой он познакомился в ночном клубе в Финиксе, о том, как она милостиво бросила его и подала на развод. Потом объяснил, что работает в семейной компании, что его отправили в Саутгемптон и что с работой он справляется так себе. О своих интрижках он ни словом не упомянул.

Так все и началось. В первый же вечер он совершил ошибку, признался, что влюблен в нее, и она сделалась капризной и отчужденной. Но не отшила его раз и навсегда, по-видимому, хотела его общества и вскоре уже обращалась с ним как с давним другом (или с братом, порой с горечью думал он). Всю весну и лето он удирал на выходные в Лондон, чтобы побыть с ней. Он с сочувствием выслушивал ее рассказы о попытках найти работу, о том, как она находила очередную, теряла ее и пробовала другую. Родители позволили ей жить в их квартире на Беркли-сквер, когда не пользовались ею сами, – с условием ее учебы на кулинарных курсах при школе «Кордон Блё». Но хотя они и выполняла это обещание спустя рукава, ее обучение никак не сочеталось с какой бы то ни было работой. Она, похоже, не понимала, что ни один работодатель не станет сквозь пальцы смотреть на опоздания или, хуже того, на прогулы. Родители то держали ее в строгости, то баловали всевозможными способами. Она была единственным ребенком в семье, и Тедди подозревал, что ее родители вообще не хотели детей.

Любопытная штука: ничто из перечисленного не заставило его разлюбить ее, размышлял он. Лишь теперь он начинал понимать, что любовь – безусловное состояние: незачем ни судить любимых, ни оценивать их достоинства по десятибалльной шкале или давать черные метки за недостатки. Их просто принимаешь как одно целое, и он жалел Сабрину за безрадостное прошлое. Было в этом что-то от попыток приручить дикого зверька, с которым дурно обращались и который этого так и не забыл. Ни похоть, ни чувства были здесь ни при чем. Он спорил с ней, не соглашался, порой выходил из себя, обнаружив, что бессмысленно изображать терпение и мягкость, если в тебе их нет и в помине.

Иногда она позволяла ему поцеловать ее, заключить в объятия, когда они сидели на диване, или положить ей руку на плечи в кино – в сущности, порой казалось, что она жаждет этих знаков внимания, – но стоило ему хоть на секунду переступить тонкую и для него поначалу незаметную черту, как она застывала, надувалась или, хуже того, напускалась на него, а потом разражалась слезами. И как прикажете утешать плачущую девушку, не прикасаясь к ней?

И вновь к телефонному разговору: у него родилась идея.

– А нельзя ли и мне с тобой к Франкенштейнам? Мало ли, вдруг окажется, что у них неожиданно хороший вкус и я им понравлюсь.

Отклонять его предложение она принялась еще до того, как он договорил:

– О нет, Тедди! Я не вынесу, если мама обойдется с тобой грубо, я на нее накинусь.

– Я глубоко тронут уже тем, что это пришло тебе в голову. Но не волнуйся, я крепкий, так что выдержу. Выбирай: или ты позвонишь им и предупредишь обо мне, или просто привезешь меня с собой в качестве сюрприза.

– Я подумаю.

– Сабрина, дорогая, до пятницы всего два дня. Нечего тут думать, просто действуй. И перезвони мне, когда решишь.

– Боже, да ты виртуоз, – сказала она. – Пора закругляться, пока ты не придумал, на какой бы еще ужас меня подбить. – И она повесила трубку.