Читаем Все меняется полностью

Все меняется

Они посидели, потягивая вторую порцию джина, которого Рейчел не хотелось, и хотя сочувствовали друг другу, груз собственных бед казался теперь каждой из них еще тяжелее. Вилли скорбела по мисс Миллимент и чувствовала себя одинокой: несколько недель назад Лидия уехала в турне с пьесой Клэри, и она снова жила одна, гадая, как бы сделать Рождество менее скучным для Роланда. Мне шестьдесят два, думала она, я слишком стара для хотя бы чего-нибудь интересного.

Рейчел думала – впрочем, конечно же, с радостью – о том, что по крайней мере у Вилли есть собственный дом и доход, достаточный для жизни. И вдобавок Роланд, а это замечательно. Сама она потеряла человека, которого любила больше всех на свете (Сид было всего пятьдесят, когда она умерла), а гнев Вилли и ее обида на то, что Эдвард ушел от нее, казались следствием скорее гордыни, чем любви.

Но все эти мысли остались невысказанными. Сидя у камина, они поужинали макаронами с сыром и грушевым компотом и беседовали друг с другом особенно любезно, выкуривая по последней сигарете.

* * *

На следующее утро они отправились в дом Сид, и Вилли, ужаснувшись его запущенности, тактично предложила прислать сюда свою приходящую помощницу по хозяйству, миссис Джордан, чтобы привести его в порядок, а уж потом показывать агенту. А тем временем, решила она, Рейчел неплохо было бы забрать из дома все нужные ей вещи и общими усилиями решить, что делать с остальным.

– Осталась одежда Сид, – сказала Рейчел, – и я была бы чрезвычайно признательна, если бы ты побыла со мной, пока я ее разбираю. Наверху есть старый чемодан, я увезу его в Хоум-Плейс.

Так и поступили. Вилли уговаривала ее остаться еще на одну ночь, но Рейчел объяснила, что договорилась, чтобы ее встретили в Бэттле, поэтому должна успеть на поезд, отходящий в половине пятого с Чаринг-Кросса. Вилли пообещала заняться уборкой дома и назначить встречу с агентом.

Большей любезности и представить нельзя, думала Рейчел, устраиваясь в поезде. Главной причиной ее желания вернуться был грандиозный праздник, который она задумала устроить в доме, и теперь расстраивалась, что Вилли не сможет принять в нем участие.

Вдохновившись смелостью Рейчел, Вилли провела тоскливый вечер за разбором одежды и прочего немногочисленного имущества мисс Миллимент: ее трикотажных панталон, ее шерстяных фуфаек, до того застиранных, что они коробились и кололись, ее изношенных, заляпанных яйцом кардиганов, двух ее нарядных туалетов – бутылочно-зеленого шелкового джерси и комплекта из жакета с юбкой жуткого бананового оттенка. Вилли сложила ее макинтош, который десятилетиями не видел дождя, ее трогательно-щегольские шляпки с перьями фазана или искусственными маками, ее практичные чулки, которые вечно спускались гармошкой, ее туфли на шнуровке, некоторые с протертыми до дыр подошвами. Среди ее пожитков были наручные часы, альбом с фотографиями – там нашелся и деспотичный с виду бородач, явно приходившийся ей отцом, и ее братья – в матросских костюмчиках, оксфордских фланелевых брюках, джемперах с узким вырезом, в армейской форме, а потом, на отдельной странице – крошечная выцветшая фотография щуплого молодого человека с великолепной шапкой волос и тревожным выражением лица… Вилли понятия не имела, кто он. Потом еще книги – сборники стихов: Теннисона, Китса, Вордсворта, Уолтера Сэвиджа Лэндора, Блейка и Хаусмана. «Элеонора Миллимент» было написано на каждой. В ее молитвенник были внесены записи обо всех детях, которых она учила, с датами их рождения и браков, а иногда и смерти, выписанными бисерным почерком, черными чернилами.

Было уже темно, когда она закончила – усталая, упавшая духом, но вместе с тем вздыхающая с облегчением; она оставит себе книги и альбом, а от остального избавится. В доме было тихо – так тихо, что даже из комнаты мисс Миллимент она услышала треск полена, упавшего в камине в гостиной. Она страшно скучала по Лидии: по ее театральным сплетням, по восторгу от успеха пьесы Клэри. Она купила две отбивных – себе и Рейчел, на случай, если та согласится остаться; притворив дверь комнаты мисс Миллимент с ее зябким затхлым воздухом, она спустилась в кухню, пожарить себе отбивную, которую решила съесть с хлебом и маслом, включив радиоприемник для компании. Рассказывали о первом в Великобритании скоростном шоссе, которое только что открыл мистер Макмиллан – восемь миль в объезд Ланкастера, «первый проблеск того, что еще только предстоит». Королева, находясь в Бристоле, сделала первый междугородний звонок в Эдинбург, где лорд-провост ждал у аппарата возможности побеседовать с ней. Ожидалось похолодание, кое-где временами моросящий дождь, в некоторых районах заморозки. Джину осталось на одну маленькую порцию, и она сдобрила его сухим мартини.

После новостей объявили концерт произведений Малера и Шостаковича; ни того, ни другого она особо не любила, но все лучше, чем тишина.