Все мои ничтожные печали

Я сижу на том самом диване, который мама пыталась отдать соседям. Глаза щиплет от слез. Это хуже всего: когда слезы не приносят тебе облегчения. Я только что пришла от соседки. Ее зовут Эми. Она молодая мама. Я почти каждый день встречаю ее на улице, когда она гуляет с ребенком. Месяц назад она нашла на тротуаре птенца. Маленького скворца, выпавшего из гнезда. И забрала его домой, чтобы он не погиб. Она построила для него маленький домик в гостевой спальне. Принесла с улицы ветку дерева с листьями, наполнила блюдце водой, набрала большую миску земли и запустила туда дождевых червей. Она кормила птенца детским питанием и яблочным соусом на кончике маленькой палочки от мороженого, ставила ему записи трелей скворцов, чтобы он научился петь на своем языке. Прошло три недели, и Эми решила, что птенец подрос и окреп, и ему пора покинуть гнездо, которое она для него создала. Она вошла к нему в комнату, птенец запрыгнул ей на плечо, они вместе прошли по коридору на втором этаже, спустились по лестнице вниз, прошли по еще одному коридору – к открытой настежь задней двери, и там скворец вдруг увидел свой шанс, яркий прямоугольник дневного света, и улетел прочь. Эми передала мне свой телефон и спросила: Хочешь посмотреть, как он улетал? Мой муж снимал видео. Птенец был маленьким темным размытым пятном, что стремительно вознеслось к светлому небу и исчезло из виду. Он летел очень быстро. Когда я смотрела это короткое видео, у меня внутри что-то сломалось, это было так поразительно, так непреложно – первый полет молодого скворца, и я расплакалась, хотя очень старалась не плакать, но у меня было чувство, будто мне в лицо брызнули слезоточивым газом.

Я разбираю коробку, где хранятся открытки от Эльфи. На каждый случай, за много лет. Все надписи на открытках сделаны в фирменном Эльфином стиле – цветными фломастерами. Вы только гляньте, сколько здесь восклицательных знаков, думаю я. Все события – дни рождения, Рождества, выпускные вечера – отмечены выразительными концовками. И так раз за разом. Мы смыкаем ряды и опять идем в бой. Мы обнимаемся на игровом поле, наши шлемы стучат друг о друга. Мы меняем стратегию и готовимся играть новый матч. Когда я была маленькой, я сказала Эльфи (или только себе?), что сберегу ее сердце. Буду хранить его вечно в шелковом мешочке, как Мэри Шелли хранила сердце своего утонувшего мужа-поэта, или в мешке с физкультурной формой, или в верхнем ящике стола, или в дупле древнего дерева в Баркманском парке в далеком городе нашего детства – в том самом дупле, где я прятала сигареты. И вот теперь я мечусь по дому в поисках этих самых фломастеров. Если мне удастся найти розовый и зеленый, то до утра все будет хорошо. Я ищу и ищу, а потом бросаю бесполезные поиски.

Жить с моей мамой – все равно что жить с Винни-Пухом. Она вечно пускается в приключения, влипает во всевозможные истории, но тут же бесхитростно из них вылипает, и каждое из ее приключений обязательно сопровождается ненавязчивым афоризмом. Всегда есть чему поучиться, когда твоя голова застревает в очередном пустом горшке из-под меда. Если ты – моя мама.

Сегодня ее не было дома всю ночь. Она пришла только под утро – как оказалось, еще и забыла ключи, – вся взъерошенная, в ночной рубашке, заправленной в брюки. А, ты уже встала! – сказала она. Хорошо. А то я забыла ключи.

Эту ночь она провела в клинике сна, где спала под наблюдением врача, с электродами, прикрепленными к голове. Врач на нее рассердилась, потому что она читала книгу. Она сказала, что мама пришла сюда спать, а не читать, на что мама ответила, что не сможет заснуть, если не будет читать перед сном. Врач попросила ее отдать книгу – это был Рэймонд Чандлер, и мама рассмеялась. Вы шутите?! Чтобы я отдала книгу? Как бы не так. Врач, похоже, обиделась, и уже утром, когда мама проснулась, довольно грубо сорвала с ее головы липкие круглые электроды и даже не сказала ей «до свидания». Маму бесит, когда люди не здороваются и не прощаются. Я человек старой школы, говорит она. Нас учили, что надо быть вежливыми. Если люди не будут здороваться и прощаться, цивилизации наступит конец.

Она сообщила, что, когда она спит, ее сердцебиение замирает до девяноста раз в час. У тебя синдром апноэ во сне, сказала я. Да, похоже на то, ответила мама, посмотрела на себя в зеркало и рассмеялась своему отражению.

Она показала мне аппарат, с которым ей теперь придется спать: огромную пластиковую маску с хоботом-шлангом, чтобы дышать влажным воздухом из специального резервуара. Мне нужна дистиллированная вода, придется ее закупать прямо канистрами, чтобы эта бадейка всегда была полной. Мама надела маску и грузно шагнула ко мне, изображая Дарта Вейдера. Если какой-нибудь вор вломится ко мне в спальню, когда я сплю в этой штуке, глухо проговорила она, его тут же хватит кондратий. Она сделала глубокий вдох, прозрачный пластик мгновенно запотел от влаги. Мама сорвала с лица маску. Жалко, что я уже не ношу на глазу повязку. А то была бы могучей силой, с которой надо считаться.