Все мои ничтожные печали

Все это было знакомо: скорая помощь, каталки в приемном покое реанимационного отделения – но, поскольку маму доставили в больницу с больным сердцем, а не с больной головой, здесь никто не читал нотаций родственникам больных, и медсестры не кипели праведным гневом и не докапывались до мамы, чтобы она сотрудничала с врачами. Нора тоже приехала в больницу. Мы уселись по обе стороны от маминой койки. Мама лежала за коричневой занавеской, подключенная к аппаратам и капельницам, и мирно спала. Потом проснулась и фыркнула: Ну и дела! Надо же было загреметь в больницу прямо в Рождественский сочельник! Она сказала, что ей снился сон об Амелии Эрхарт.

Которая летчица? – спросила Нора. А что тебе снилось? Ты разгадала тайну ее исчезновения? Если да, мы прославимся на весь мир.

Мама сказала, что ей снилась не сама Амелия Эрхарт, а какой-то мужчина, который ей говорил, что Амелия Эрхарт – его любимый пропавший без вести человек. Она немного всплакнула. Начала извиняться, что загремела в больницу под Рождество, точно так же, как Эльфи извинялась перед дядей Фрэнком, что лежит в психиатрическом отделении. Мы с Норой взяли ее за руки и сказали: Перестань извиняться. И Бог с ним, с Рождеством. Нора сказала, что Рождество можно отпраздновать по православному календарю, в январе.

Эми, наша соседка, пришла в больницу с огромной корзинкой еды. Принесла вино, льняные салфетки, красивые фарфоровые тарелки и столовое серебро. Мы устроили рождественский ужин прямо в реанимационной палате, разложив яства у мамы на животе. Она была нашим столом. Она всегда была нашим столом. Нора осторожно сняла с нее кислородную маску, буквально на пару секунд, чтобы мама пригубила вина. Медсестра сказала: Только один глоточек, исключительно в честь Рождества. Но мама сделала два глотка. Больших глотка. Мы пили шампанское из больничных пластиковых стаканчиков, пили за нас, за добрую, великодушную медсестру, которая иногда заходила в палату и улыбалась, за Эльфи, за нашего папу, за тетю Тину и Лени. Мы спели мамин любимый рождественский гимн: «Я размышляю, блуждая под небом».

Мы с Норой сидели в палате до позднего вечера и ушли домой только тогда, когда мама уснула. Полночи я простояла у себя на балконе на втором этаже, наблюдая, как снег падает в ров.

На следующий день я снова поехала к маме в больницу. У нее уже появились друзья, она веселила соседей по палате, рассказывала анекдоты из-за своей коричневой занавески, и Санта-Клаус, похоже, уже совершил свой обход. Мама всегда умирает, по крайней мере, раз в год. Она уже далеко не впервые выступает в роли заезжего комедианта в реанимационных больничных палатах: от Пуэрто-Вальярты и Каира до Виннипега, Тусона и Торонто.

Убери все со стула, сказала она, и сядь рядом со мной. Она аккуратно положила на грудь свой детектив в мягкой обложке, вверх корешком и в раскрытом виде, чтобы не потерять нужную страницу. Хочу тебе кое-что сказать. Она взяла меня за руку. Ее рука была теплой, а хватка – крепкой, как у тети Тины.

Я знаю, что ты сейчас скажешь, улыбнулась я. Что ты меня любишь, и что я – твоя радость.

Нет, сказала она. Я собиралась сказать совершенно другое.

Наступил день Рождества. Я позвонила Джули и сказала: Счастливого Рождества!

И тебе тоже счастливого Рождества.

Впервые в жизни мы с ней остались совершенно одни в день Рождества. Что, правда? Ты тоже совсем одна? Ее дети сейчас у отца, ее бывшего мужа. Уилл с его девушкой – в Мексике, с ее семьей. Нора – у Дэна. Он наконец-то вернулся с Борнео. Моя мама в больнице. Давай, что ли, выпьем по телефону, предложила Джули.

А после будем страдать от пагубных последствий? – сказала я, процитировав нашу учительницу из воскресной школы. Она молилась за своих учениц, особенно за нас с Джули, чтобы мы образумились и перестали прятаться по кустам с французскими мальчиками. Но как перестать?! Это было так здорово! Мы не могли перестать! Наша старая учительница из воскресной школы говорила, что любит нас всей душой, но Бог любит нас больше. Значит, надо стараться любить нас сильнее, так мы ей отвечали. Она говорила, что грешные женщины заботятся о нарядах, а не о душе. И что, нам теперь ходить голыми? – спросила Джули. Пока старушка ходила за носовыми платками, мы с Джули сбежали через окно по пожарной лестнице. Последняя ступенька располагалась на высоте второго этажа, и нам пришлось прыгать. От удара о землю ногам было больно, но нам даже нравилась эта боль.

Мы сидели каждая у себя дома, пили виски, чокаясь через трубку, и говорили без умолку. Ну что, за этот паноптикум? – сказала я. Да, ответила Джули, за эту безумную карусель. Мы подняли бокалы и чокнулись снова. Из всех моих знакомых, сказала я, ты – самый сильный человек. Я не стала ей говорить, что, по моему мнению, ей хватило бы силы духа покончить с собой. Я пыталась переосмыслить свои убеждения и найти новый шаблон успеха.

Что, все настолько невыносимо? – спросила она.

Не все. Нам же сейчас хорошо.

Кстати, да.

Кстати, напомни, кто сегодня родился?

Какой-то младенец, сказала она.