Все мои ничтожные печали

Ник беседует с врачом. Я вижу его сквозь стеклянную стену палаты. Он в синей рубашке, брюках – не джинсах – и черных туфлях. Одну руку он прижимает ко лбу, другой держится за стеклянную стену, растопырив пальцы веером. Мне интересно послушать, что говорит ему врач. Я иду к ним, но врач уже все сказал и ушел прочь, и Ник стоит в одиночестве, прислонившись к стеклу. Увидев меня, он убирает руку со лба и передает мне слова врача. С Эльфи, вероятно, все будет в порядке, но это станет известно лишь ближе к ночи или завтра утром. Она сожгла себе горло, и, возможно, либо не сможет говорить вообще, либо сможет, но плохо. Также не исключено повреждение внутренних органов, это еще предстоит выяснить, но она будет жить.

Когда мне было четырнадцать, Эльфи приехала домой на Рождество. Она училась в Джульярдской школе по какой-то особой стипендии. Происходило много прекрасного и удивительного. У нее были собственный импресарио и концерты по всему миру, расписанные на год вперед. Мы с Эльфи сидели на полу в ванной, она безутешно рыдала, а я пыталась ее успокоить и уговорить выйти к гостям. Праздничный стол уже был накрыт, собралась вся родня с папиной стороны. Ждали только нас с Эльфи. В столовой зажгли свечи, мама запекла индейку, все было готово к празднованию рождения мессии, в которого я тогда еще верила. Эльфи твердила, что она не сможет. Просто не сможет. Чего ты не сможешь? – спросила я. Вынести эту видимость радости, этот вымученный энтузиазм. Этот спектакль. Если Иисус действительно умер, прибитый гвоздями к кресту, чтобы спасти человечество и искупить наши грехи, нам бы следовало выражать благодарность не одним праздничным ужином раз в году, в разгаре зимы, верно? Она хотела меня рассмешить, хотела, чтобы я помогла ей принять отчаянные меры: открыть окно в ванной и вытолкать ее наружу, на волю. Давай просто встретим Рождество вдвоем, в пустой бильярдной, сказала она. Я умоляла ее вытереть слезы, умыться холодной водой и все-таки выйти к столу. Я говорила, что все ее ждут. Она отвечала, что ей все равно. Она просто не выдержит. Иди и скажи им, что я не приду. Я ей сказала, что так нельзя. Сегодня же Рождество! Она рассмеялась, потом снова расплакалась, сказала, что я ужасно смешная, но – нет, она не сядет за стол.

Я продолжала ее умолять. Ну пожалуйста, Эльфи. Я тебя очень прошу, перестань плакать, умойся, накрась губы своей новой красной помадой, и пойдем за стол. Мама тихонько постучала в дверь. Девчонки, вы тут? У нас все готово, мы ждем только вас. Эльфи принялась биться головой о стену, и мне стало страшно. Не надо, прошептала я, но она как будто меня и не слышала. Девчонки? – встревожилась мама за дверью. Что у вас происходит? У вас все в порядке? Я сказала, что да, все в порядке, сейчас мы придем. Я схватила Эльфи за шею борцовским захватом. Она попыталась вырваться, но я держала крепко. Мне хотелось, чтобы сестра перестала биться головой о кафель и села с нами за праздничный стол. Хотелось, чтобы ее зеленые глаза лучились счастьем, когда она будет рассказывать уморительные истории – пересыпая рассказ итальянскими или французскими словечками – о большом городе и концертных залах, обо всем изысканном и утонченном. Мне хотелось, чтобы наши младшие двоюродные и троюродные сестренки смотрели на нее с неприкрытой завистью и восхищением. Хотелось, чтобы она обняла меня за плечи у всех на виду. Чтобы она проявила себя во всем блеске своего острого, как бритва, пьянящего «я», а я бы сидела рядом с ней и вбирала в себя излучаемый ею жар, энергию бесстрашного лидера, девушки, легко идущей по жизни, моей старшей сестры.

Я дождалась, когда мама уйдет. Я по-прежнему держала Эльфи за шею. Она брыкалась и рычала, как зверь. Я сказала, что покончу с собой, если она не выйдет к столу. Она перестала рычать и нахмурилась, глядя на меня так, словно мы были актрисами и выступали на сцене, а я перепутала реплики и испортила все представление.

Однажды у папы родился план продавать сервировочные салфетки в придорожные рестораны. Он сам придумал дизайн, собрал материал, нарисовал все картинки и заказал печать нескольких тысяч таких салфеток. Это были просветительские салфетки с интересными фактами об истории Канады, которые посетители ресторанов изучали бы за обедом, поглощая не только денверские сэндвичи, но и полезные знания. Факты были представлены в виде коротеньких комиксов, с веселыми шутками и загадками. Предполагалось, что они понравятся и детям, и взрослым. Занимательный элемент очень важен, и все же эти салфетки предназначались не для развлечения, а для просвещения невежественных и безразличных, по мнению папы, сограждан. Что может быть интереснее истории родной страны? – вопрошал он. Ему было больно смотреть, как его соотечественники-канадцы проезжают, не снижая скорости, мимо исторических памятников, не знают законов страны, проваливают тесты на гражданство и путают слова национального гимна на хоккейных матчах. А ведь у нас богатейшая история, говорил он.