Все мои ничтожные печали

И вот как-то зимой, между Рождеством и Новым годом, папа поехал в Оттаву, чтобы заняться исследованием в государственных архивах и посетить похороны Лестера Пирсона. Ему было тридцать семь лет, он был скромным учителем в начальной школе в маленьком городке посреди диких прерий. Он стоял на холоде у здания законодательного собрания вместе с тысячами других людей, пришедших отдать дань уважения покойному политику. Слово за слово, у него завязалась беседа с человеком, стоявшим рядом. В итоге тот пригласил папу к себе домой на новогоднюю вечеринку, и это была первая в папиной жизни новогодняя вечеринка. Дом, куда его пригласили, оказался роскошным, рассказывал папа. В роскошном квартале под названием Глиб. Папа был тронут добротой незнакомца. Позже, когда он вернулся домой и рассказал нам об этом, мы все притихли. Помню, как я боялась, что папа заплачет. Из той истории я поняла, что папа потерял своего кумира и что ему был нужен друг. Он всегда верил, что однажды ему посчастливится познакомиться лично с его героем, Лестером Пирсоном, и что у них будет возможность поговорить о Канаде. Мама спросила, пил ли он шампанское на вечеринке, и папа сказал: Нет, Лотти. Конечно, нет. Мне тогда было лет семь или восемь. Благоговейно затаив дыхание, мы с мамой и Эльфи слушали, как папа рассказывал нам о похоронах видного государственного деятеля и новогодней вечеринке, случившейся в тот же вечер. Однако я чувствовала некое беспокойство, источник которого был тогда для меня непонятен. Я никогда раньше не видела, чтобы папа плакал, да он и не плакал на самом деле, но мне было ясно, что ему хочется плакать, и именно это воспоминание всегда приходит мне в голову в первую очередь.

В то лето, когда мне исполнилось девять, папа спросил, не хочу ли я прокатиться с ним по придорожным закусочным Манитобы и Онтарио, пока он будет пытаться продать свои сервировочные салфетки. Я с радостью согласилась, и мы с папой отправились в путь. Помню, что в той поездке у меня была лишь одна смена одежды: оранжевая махровая футболка, шорты из обрезанных джинсов и кроссовки «Норт Стар». Я взяла с собой стопку книжек из серии «Великолепная пятерка». Ни разу за всю поездку я не чистила зубы и ела только оладьи и шоколадные батончики. На ночлег мы с отцом останавливались в дешевых мотелях, я допоздна смотрела телевизор и сосала кубики льда, пока папа храпел на кровати. Перед тем как лечь спать, я закрывала дверь номера на цепочку и дергала несколько раз, проверяя, крепко ли она держится.

Папа не продал ни одной салфетки. Он отдавал их мне пачками, чтобы я на них рисовала, если мне становилось уж совсем скучно в машине. Он начал отчаиваться. Чтобы его подбодрить, я пела дурацкие детские песенки. «Вот куница к нам идет» и «Десять поросят пошли купаться в море». Я перестала заходить с ним в рестораны, потому что мне было неловко. Он был таким искренним, таким дружелюбным. Он хотел лишь одного: нести просвещение в массы. Хотел, чтобы люди, живущие в Канаде, знали ее историю. Он назначал очень низкую цену за большую коробку салфеток, а потом был готов раздавать их бесплатно. Но даже тогда директора ресторанов и владельцы автозаправок смотрели на него странно и качали головами. Нет, им такого не надо.

Мои зубы покрылись желтым налетом, моя оранжевая футболка посерела от грязи. Папа сдался, и мы вернулись домой. Нас не было где-то неделю. Когда мы вошли в дом, мама сидела на кухне с подругами, они о чем-то болтали и громко смеялись. Эльфи практиковалась за пианино. В то время она постоянно практиковалась, с утра до ночи. Папа рассказал маме и ее подругам о нашей поездке, но очень кратко и немногословно – больше глазами и поникшими плечами. Потом поднялся наверх и закрылся в спальне.

Я уселась за кухонный стол и принялась рассказывать красочную историю о наших с папой приключениях в дороге. Мама смеялась, ее подруги смеялись. Эльфи оторвалась от своего пианино и пришла в кухню узнать, что тут творится. Я ей рассказала. Она не смеялась. Она сказала: Какой кошмар. С ним все в порядке?

С кем? – не поняла я.

С папой!

Она ушла к себе в комнату и не выходила до вечера. Когда Эльфи все-таки вышла, было уже совсем поздно, потому что, я помню, что сирена пожарной станции прозвучала два раза. В первый раз – в шесть часов, созывая детишек домой на ужин. Во второй раз – в девять вечера, когда им пришло время ложиться спать. А сколько папа пробыл в своей спальне, я даже не знаю.