Все мои ребята. История той, которая протянула руку без перчатки

Больше всего в новом доме парням нравилось то, что он был расположен близко к тропе, ведущей на гору. К тому времени я уже поняла, что моногамии они не придерживаются и что это для них совершенно нормально, хотя для меня было бы неприемлемо. Парни осознавали все риски и предохранялись, а до всего остального мне не было дела – я просто следила, чтобы у них всегда были презервативы, которые я стала прихватывать в департаменте здравоохранения. Меня вовсе не удивляло, что мужчины занимаются сексом в парке; меня поразило, с какой радостью Тим и Джим об этом говорят. Любовная игра начиналась с того, что нужно было пройти мимо человека и обернуться. Затем прислониться к дереву и дождаться, пока другой последует твоему примеру, – едва уловимые признаки добрых намерений, напоминающие приглашение на танец. Мне хотелось знать, как это происходит, чтобы понимать, как рассказывать людям о балансе риска и наслаждения.

– Вы ходите туда, когда темнеет? – спросила я.

– В сумерках, – ответил Джим.

– У парней заканчивается рабочий день, и они идут домой, – сказал Тим. – А бывает, что все случается рано утром. Когда важные начальники, у которых есть жены и дети, могут сказать своим домашним, что у них встреча. Провернуть это в обеденный перерыв намного сложнее.

– Только если заскочить на минутку, – сказала я.

– Только если так, – согласился Джим.

Адвент, четыре недели до Рождества – это время, когда все ждут чего-то необычного. В эти зимние дни кучка израненных душ изо всех сил стремится ощутить трепет надежды. Поэтому меня позабавило, что именно в первую неделю адвента мне назначили пособие. Все лето я провела в архивах и на складах, перебирая коробки и пытаясь по кусочкам собрать сведения о трудовом стаже отца Эллисон. Он столько раз менял работу и его столько раз увольняли, что мне было просто не уследить, а Мэгги и Имоджен ни за что не стали бы мне помогать. В их глазах я была жадюгой, которая пытается нажиться на смерти их мужа и сына. Но мне встретился Марк Бергап. Он подрабатывал в пресс-ложе Оуклон-Парка. Его основным местом работы была соцзащита, и он, узнав, через что мы с Эллисон проходим, предложил свою помощь. В первый же месяц после похорон Марк выписал мне чек на часть пособия, без которого мы бы, наверное, пропали.

Чтобы получать пособие, мне было достаточно работать неполный день или не работать вовсе. Я могла уволиться с лесопилки, и мы с Эллисон могли бы жить нормальной жизнью.

В нашей церкви каждое воскресенье адвента зажигали свечи, причем каждая из них символизировала что-то особенное: веру, надежду, радость и мир. Эллисон хотела исполнить роль служки и зажечь одну из свечей. Дети зажигали свечи вместе с родителями, но нам с Эллисон этого не предлагали. Эллисон все еще было нелегко после смерти отца, поэтому я решила обратиться с просьбой прямо к доктору Хейзу.

– Нет, зажигать свечи могут только семьи.

– А мы разве не семья?

– Нет, – ответил он. – У вас нет мужа.

Ну, это было уже слишком!

– Знаете что? Мы семья! А если вы отказываетесь считать нас семьей только потому, что у моей дочери нет отца, спешу вам сообщить, что он умер. Припоминаете? Вы ведь приходили к нам – хоть и остались на крыльце, – когда его не стало? Так что мы с Эллисон хотели бы зажечь свечу.

Мне хотелось зажечь свечу радости, но пришлось довольствоваться свечой надежды. Ну что ж, по крайней мере, надежда в моем сердце еще жила.

Я спросила у родителей отца Эллисон, может ли она прийти к ним на Рождество, чтобы почувствовать, что жизнь возвращается в привычное русло.

– Я ее подвезу, – заверила я их.

Имоджен ответила, что Эллисон может провести у них ровно два часа в сочельник, но точно не в день Рождества.

– Хорошо, – сказала я.

Когда мы с Эллисон приехали, Имоджен встретила нас с заплаканными глазами, поэтому я решила зайти в дом и убедиться, что все в порядке. По телевизору, как всегда, шла передача Пэта Робертсона, который убеждал зрителей, что его устами, как чревовещатель через куклу, говорит Господь. Он проповедовал, что ненависть Бога к гомосексуалам порождает ураганы, торнадо и пожары – и, конечно же, СПИД.

– Что случилось? – спросила я Имоджен.

Она всегда казалась мне не тем человеком, который станет показывать свои эмоции и уж тем более плакать в моем присутствии. Она предпочитала меня не замечать, ведь для нее я была живым воплощением такого страшного сыновнего греха, как развод.

Выдержав театральную паузу, Имоджен подняла на меня полные скорби глаза.

– Я думала о нем, – сказала она, назвав имя своего треклятого сына. – Я думала о том, что он сейчас в аду.