Все мои ребята. История той, которая протянула руку без перчатки

На лице Мэгги появилось выражение ужаса, словно мы с дочерью пришли, чтобы ограбить ее дом. Унести целую рубашку!

– О, – процедила Мэгги, – прийти на следующий день и забрать то, что хочется, – это в твоем стиле.

Я, желая оградить Эллисон от дальнейших пыток, опустила глаза.

– Мы просто хотели проведать тебя, Мэгги, – сказала я так тихо, чтобы меня услышала только дочь.

Эллисон хотела, чтобы я отвезла ее к флористу. Я спросила у Терри Уоллеса, ипподромного комментатора, у которого водились деньги, сможет ли он одолжить мне сто долларов, чтобы я купила Эллисон платье на похороны и цветы. Сперва я попросила помощи у Имоджен, но она ответила отказом. Так что мне пришлось обратиться к совершенно постороннему человеку. Терри был порядочным, и я знала, что он не скажет мне нет.

Эллисон настаивала на том, что сама выберет цветы на похороны, и мы заехали домой за подсвечником с ангелами, который она недавно раскрасила в школе. У нее в голове сложилась картинка, и я должна была помочь ей воплотить задуманное в жизнь. Когда мы подъехали к цветочному магазину и я стала отстегивать ремень, Эллисон повернулась ко мне:

– Мама, ты можешь остаться в машине.

– Я хочу тебе помочь.

– Не надо.

– Хорошо, я помогу тебе тем, что останусь в машине. Да. Так и сделаем.

Время шло, а Эллисон все не выходила из магазина. Возможно, продавец ждет, что я приду и расплачусь за цветы? Я бесшумно вошла внутрь. Из-за прилавка вышла Сюзанн, одна из сотрудниц магазина. На глазах у нее были слезы.

Когда Сюзанн увидела меня, я поднесла к губам палец.

– Мне нужен особенный букет, – послышался голос Эллисон.

Я сбилась со счета, пытаясь вспомнить, скольких людей моя шестилетняя дочь похоронила вместе со мной. Она понимала всю важность похорон, знала, как проходит этот ритуал и какой сакральный смысл заключен в погребении. Я, конечно, догадывалась, куда отправится душа моего бывшего мужа, но должна была держать свои мысли при себе и просто быть рядом с дочерью, пока она провожает отца в последний путь.

На отпевании нам не разрешили сесть рядом с ближайшими родственниками покойного. Этого не позволили даже его родной шестилетней дочери. Цветочная композиция со свечой вышла прелестной. Я спросила у распорядителя похорон, нельзя ли приставить к гробу скамейку или стремянку, чтобы Эллисон посмотрела на отца.

– Разве никто не может взять ее на руки? – спросил он.

– Нет, ей нужно провести несколько минут наедине с отцом.

– Тогда мне придется спросить позволения у родственников.

– Это дочь покойного, – сказала я. – Разве она ему не родственник?

Мэгги дала согласие, но у меня возникло такое чувство, будто мы сорвали похороны. Отца Эллисон хоронили на кладбище Мемориал-Гарденс, том самом, куда много лет назад моя мать навеки выслала своего брата. Так, казалось, и должно было быть. Эллисон не пустили в лимузин, в котором родственники покойного отправились на кладбище. Я понимала, почему не пускают меня, но его дочь!

Эллисон незаметно оторвала от букета, лежавшего у гроба, розу и всю дорогу от похоронного зала до могилы рассматривала этот цветок. Она попыталась вложить в бутон всю свою энергию и любовь и хотела оказаться на кладбище раньше всех, чтобы спрятать цветок в гроб. Распорядитель похорон снова от нас отмахнулся, повторив, что нужно просить разрешения у родственников. Я схватила мужчину за лацкан пиджака и потащила к лимузину, на котором как раз приехали Мэгги и Линда. Я распахнула дверь автомобиля.

– Мэгги, скажи ему, что нет ничего плохого в том, чтобы открыть крышку гроба и в последний раз показать шестилетнему ребенку покойного отца.

– Думаю, ты права.

Эллисон так и не дождалась отцовской рубашки. Ей отдали пресс-папье. Небольшой пластмассовый шарик, который ничего не значил ни для покойного, ни для его родни. Но Эллисон все равно поставила его на видное место у себя в комнате.

Отец Эллисон говорил мне, что у него есть страховка, по которой в случае его смерти дочери должны выплатить пятьдесят тысяч долларов. Вы уже понимаете, к чему я веду.

Он оставил нас без цента. Он был женат четыре раза, и поэтому я с трудом смогла выбить для Эллисон хотя бы пособие. Процедура затягивалась, а у нас закончились алименты. Бонни присматривала за Эллисон, пока я была на работе, но я так нервничала, что похудела до четвертого размера. Бонни ничего мне не говорила. Если у нее не было готового решения, она предпочитала молчать.

Как-то утром, когда я была дома, в дверь тихо, но настойчиво постучали. На крыльце стояла хмурая Имоджен. На ней было пальто из верблюжьей шерсти – когда-то такая вещь стоила больших денег, но то время безвозвратно ушло. Имоджен обхватила себя за плечи, как будто замерзла или считала возмутительным то, что ей пришлось прийти ко мне.

– Твой друг сказал, что тебе нужна помощь, – сказала она.

– Какой друг?

– Больной.

Я усмехнулась про себя.

– Боюсь, мне нужно больше подробностей.