Всё началось с грифона

Единорог напрягся. Мышцы под моими пальцами мгновенно стали твердыми, как железо. Я надавила на поршень, а затем отскочила как можно быстрее, уклоняясь от ленивого взмаха рогом. Существо взревело и забило копытами по земле. Мгновение спустя его голова поникла, и единорог пошатнулся. Сначала подогнулась одна нога, потом другая. Он выровнялся, негромко заржав и фыркнув, но затем колени его окончательно подкосились, единорог опустился на землю и перекатился на бок. В глазах его горел дикий огонь, но постепенно взгляд смягчался.

– Начинает действовать, – сказал Девин.

– Все в порядке, – прошептала я единорогу. – Тебе ничего не угрожает.

Он в последний раз посмотрел на меня, а после его взгляд затуманился. Голова опустилась на землю, веки неплотно прикрылись, дыхание стало медленным, тяжелым и ровным.

– Он… – прозвучал голос Себастьяна откуда-то за тысячи миль от меня.

Я приложила руку к шее существа и ощутила, как его мысли затапливает волна тепла и безмятежности; почувствовала ровное, непрерывное биение сердца.

– Подействовало, – объявила я. – Приступим.

Папа начал пускать меня в процедурный кабинет, когда мне исполнилось двенадцать.

Это было одно из немногих мест, где в наших отношениях был хоть какой-то смысл. Я надевала халат и маску, как и все остальные, и поначалу стояла в уголке, наблюдая за тем, как работает папа, и стараясь не путаться под ногами. Мне, двенадцатилетней дочери ветеринара, это казалось в порядке вещей. И вот однажды папа позвал меня по имени. Тогда мне было тринадцать.

– Маржан, возьми их, – попросил он.

В тот момент отец удалял липому с живота лабрадора. Он указывал на пару щипцов, которыми был зажат лоскут кожи.

– Просунь пальцы в отверстия и придерживай инструмент.

Папин голос звучал ровно и деловито. Просьба казалась довольно обыденной, но на самом деле это было не так. Что бы папе ни требовалось, он никогда не просил меня о помощи. Однако я сделала так, как он сказал.

За всю операцию щипцы ни разу не шевельнулись.

Раньше хирургия казалась мне чем-то изящным, полным грации. Я ошибалась. Она требует терпения и осторожности. Изящество в ней тоже можно найти: когда опытный хирург накладывает швы на рану, это и правда выглядит красиво, а лапароскопические процедуры полны грациозных, отточенных движений. И все же кожа жестка, как и мышцы с жиром, а кости тверды. И иногда приходится делать неровные отверстия и засовывать туда пальцы. Иногда хирургия – это борьба. Иногда ты пытаешься удержать кусок скользкой плоти. Иногда единственное, что имеет значение, – просто продержаться до конца.

Заряд мелкой дроби сорвал с плеча единорога несколько тонких полосок кожи. Тут и там более глубокие бороздки вели к темным пятнышкам, оставшимся в местах, где дробинки прорвали кожу и застряли в жировой прослойке и мышцах. Я промокнула плоть полотенцами, смоченными виски. Себастьян шел за мной по пятам с большим кувшином воды, из которого шел пар.

Никто из нас не произносил ни слова. Единственными звуками были журчание воды, которой Себастьян смачивал обнаженную плоть, и наше дыхание – мое, Себастьяна и глубокие болезненные выдохи единорога. Тишина ощущалась почти священной.

Я поднесла нож Девина к пламени зажигалки и медленно провела лезвие через огонь, чтобы простерилизовать его, а после острым кончиком удалила все дробинки, до которых сумела дотянуться, и срезала плоть, которая показалась мне зараженной. Когда я закончила, рана была чистой. Там, где дробь прошла насквозь, мы обработали кожу медицинским клеем, а затем обмотали рану бинтом, закрепив его скотчем. Вся процедура заняла около десяти минут, но мне показалось, что прошло несколько секунд. Приклеив последнюю полоску скотча поверх бинтов, я перевела взгляд с раны на Себастьяна. На его лице было написано то же, что чувствовала я, – возбуждение, оторопь, трепет. Мы кивнули друг другу и занялись собачьими укусами.

На крепких мышцах единорога виднелись глубокие следы зубов. Сбрив шерсть, я увидела фиолетовые синяки в тех местах, где сжались собачьи челюсти, и начала убирать ножом омертвевшую плоть, срезая поврежденные ткани. В углублениях в форме зубов медленно скапливалась темная кровь. Когда я очистила одно из мест укуса как можно лучше, мы с Себастьяном вновь промыли ее смесью воды и виски. Затем я взяла в руку копыто и выдавила клей, чтобы залить им раны. Густая прозрачная жидкость осела в отверстиях и углублениях на коже единорога. Мы обернули ногу бинтом и осторожно опустили ее на землю.

– Осталась еще одна, – произнесла я почти шепотом.

Ножевая рана с легкостью рассекла кожу единорога чуть ниже ребер, обнажив жировой слой, а под ним – крепкие жилистые мышцы. Со всей осторожностью я раздвинула края раны, чтобы посмотреть, насколько она глубока. Мне казалось, что должны быть видны внутренности, но порез остановился прямо посередине мышечной ткани, словно ножу что-то помешало.