Все народы едино суть

Когда поровшие отошли, Анисья с трудом поднялась, оправила подол и, сдирая с глаз мутные слезы боли, бесчестия и бессильной ярости, поискала взором Ванятку. Она увидела его на краю канавы, исходящего криком. Подхватив ребёнка, поглаживая его судорожно дёргавшуюся головку, Анисья тупо застыла на месте. Неподалеку от неё пороли Фёдора. Избитая, еле двигающая ногами, она, почти не сознавая происходящего, смотрела, как падают плети, выдирая из спины мужа лохмотья кожи.

Так внезапна и так велика была беда, так страшно и непостижимо происходящее, что ей, потрясённой, показалось на миг, что видит она дурной сон, от которого вот-вот очнётся и окажется тогда в родной избе, на постели рядом с Фёдором. Она крикнула и услышала свой крик, по чудовищный сон не оборвался, и она поняла, что это не сон, а явь, и в муке закричала безысходно и жутко.

Её толчками пригнали к кучке баб, где колотилась о землю простоволосая жена Васьки Немытого, силой оттащенная от мёртвого мужа. Она видела, как приволокли за ноги Фёдора, пнули поднявшегося после порки Антипа Кривого, связывали руки всем мужикам. Она видела, как выгоняли из дворов скот, услышала мычанье своей калинки, квохтанье разлетевшихся кур и гогот гусей, бежавших от монастырских. Она видела, как монастырские пригнали из ночного княтинских коней, узнала среди них любимца мужа — четырёхлетнего жеребца Серка, рвавшегося из чужих рук, видела, как нагрузили и повезли из деревеньки их добро.

Она всё видела и не могла встать… Потом запылали избы.

Когда прямо перед Анисьей откуда-то появился чужой, русобородый мужик и о чём-то спросил, она не удивилась ему, потому что ничто больше уже не могло удивить её, но и ничего не ответила, потому что нельзя было одним словом сказать о случившемся…

Она только заплакала, не закрывая глаз и не опуская головы, ловя губами и глотая частые, мелкие слёзы.

Русобородый присел, тронул за ручку Ванятку. Мальчик откинулся, вцепился в материнское плечо.

Почувствовав его пальчики, Анисья вдруг заговорила. Она говорила не этому русобородому, она причитала, объясняя себе самой содеянное с ними.

— Набежали ратью слуги монастырские, повязали нам руки-ноженьки, побили народу крестьянского…

Афанасий Никитин и его товарищи неподвижно стояли и слушали это причитанье. А люди, среди разора и ужаса искавшие хоть какую-нибудь соломинку спасения, как будто поняв, что чужаки сочувствуют им, сбивались вокруг и смотрели с немой мольбой и тусклой надеждой.

Пламя ещё гудело, от пожарища дышало жаром, летели с треском головешки, наносило искры.

— Да вы монастырские, что ли? — спросил Никитин, обводя взглядом потерянную кучку княтинцев.

— Нет, зачем, вольные мы,— скорбно выдохнул кто-то.

— Распря с монастырём вышла, что ли?

— Какая распря,— так же скорбно ответил из толпы мужичок, державший в руках дугу: всё, что спас,— земля, вишь, у нас…

Неподалеку, застонав, приподнялся большой мужик в изодранной розовой рубахе. Мутным взором обвел народ, уронил голову и долго сидел, не шевелясь, опираясь ладонями окровавленных рук о землю и смотря в неё.

Вокруг примолкли.

— Ушли? — еле слышно спросил вдруг мужик.

— Ушли…— тихо ответили ему.— Пожгли всё…

С силой упёршись в землю, мужик перевалился на колени, потом, ухватившись за подставленное плечо, встал во весь рост. Падавшие на разбитое лицо рыжеватые волосы слиплись от крови, он отвёл их локтем в сторону.

— Мои… тут?

— Здеся, Фёдор…

Никитин с невольной жалостью смотрел на мужика.

Эх и отделали беднягу. А, видать, здоров! Мужик перехватил взгляды чужих людей.

— Видали, православные, как сирот зорят? — хрипя, выговорил он.— За что? За что?

Он остановился и глянул в сторону монастыря. Потом сжал кулак и, погрозив, выкрикнул:

— Прокляты будьте! Прокляты!

Кое-как Никитин выспросил у княтинцев о монастырском набеге. Говорил больше Фёдор. Никитину этот мужик понравился. Он рассказывал толковей других.

— Неправедно игумен поступил! — возмущённый услышанным, сказал Никитин.— На него управу найти можно!

— Где? — безнадёжно и зло спросил Фёдор.

— У великого князя! Ему челом бейте!

— Ему! — поддержал Копылов.— Вы, ребята, не сдавайте, за своё стойте! Вот, слыхал я, игумен в Угличе своих сирот непомерно обложил, так они грамоту епископу послали, челом били, и он заступился.

— Правда,— горячо подхватил Афанасий.— Отменил игумен поборы-то непомерные. Вот и вам надо так.

В кучке княтинцев зашевелились, заговорили:

— Игумен вольничает…

— Есть правда-то на свете!

— Великий князь заступится…

— К епископу идти…

Фёдор поднял голову:

— Как пойдёшь-то? Грамоту надо… Так не пробьёшься.

Обнадёженные было княтинцы уныли.

— Известно, грамоту…

— А платить чем?

— Не, теперь одно — по миру волочиться…

Никитин положил руку на плечо Фёдору.

— Я вам грамоту напишу.

Фёдор недоверчиво спросил:

— Ай можешь?

— Могу, ребяты… Иванка! — обернулся Никитин к Лаптеву.— Сгоняй-ка на ладью, возьми у меня в коробе, в синем, тетрадку да склянку с чернилами.

— Сейчас, дядя Афанасий!

Иванка припустил бегом. Никитин и Копылов опустились на траву. Княтинцы по-прежнему жались к ним.

— Да вы кто будете-то? — спросил Фёдор.