Все народы едино суть

«Эх ты… птенец! — с нежностью подумал Никитин.— Многого ещё не ведаешь… Ну что ж. Может быть, так оно и лучше».

Он снова лёг, рывком натянул кафтан на голову и упрямо закрыл глаза. Всё не передумаешь и всему думами не поможешь.

Дорога до Нижнего Новгорода, где тверские купцы должны были пристать к московскому посольству в Шемаханское царство, лежала через Калязин, Ярославль, Плёс и Кострому. В Калязине, куда ладья пришла на второй день, сделали первую большую остановку, завели судно в речушку Жабню, целый день с удовольствием ощущали под ногами твёрдую землю. Городок был хорошо знаком всем, даже броннику. Повстречали тверских, поговорили с москвичами, приехавшими на прошлой неделе из Дмитрова. Те подтвердили — да, посольство в Шемаху собирается, тверские как раз успеют.

На заходе солнца сходили в монастырь Живоначальной святой троицы, стоявший неподалеку, над Жабней, помолились об удачной дороге, пожертвовали монастырю рубль. Игумен Макарий, отстояв службу с братией, позвал купцов, спросил, что слышно у Спаса, полюбопытствовал, не везут ли простых материй,— он бы взял локтей сто на подрясники,— и, узнав, что такого товару нет, с миром отпустил, благословив на путь.

В Угличе решили не стоять — пожалели время. Проплывали этот маленький городок среди дня, до вечера ещё много верст могли сделать. Да и что узнаешь в Угличе? Хоть и красив Углич, сгрудивший над Волгой белые стены крепости, монастырей, высокие звонницы и тонущие в зелени крыши домишек, но это не Калязин, пусть не такой казистый, да зато живой, бойкий, перенявший у города Кашина московский торг. В Угличе только псалмы слушать да пересуды просвирен.

Зато в Ярославле поневоле провели полдня, ночь да ещё полдня. Как раз перед городом захватила гроза. Тучи находили долго, обкладывали горизонт плотно, не спеша, а потом как рванул ветер, как пошло полыхать, как рухнул ливень,— еле успели причалить. Где уж было искать прибежища! Сбили все тюки на корму, под смолёную холстину, а сами укрылись мешками, растянули над головами запасной парус, да так и просидели дотемна, крестясь и творя молитвы. Ладью два раза шваркнуло о причал, казалось, конец пришёл. Молнии совсем рядом ударяли и с таким треском, будто и земля и небо надвое раскололись. Все вымокли, намёрзлись, натерпелись страху.

Под вечер гроза передвинулась, но нельзя было уйти, бросить товары на пустынном вымоле. До зари продрожали у костра. Два тюка подмокли. Пришлось их распарывать, сушить полотно и мех, потом всё складывать да зашивать. Еле управились к четвёртому часу. Даже в город не поднялись. Только горячего сбитню купили у разносчика да напились — вот тебе и весь Ярославль.

В Костроме простояли день. Тут уж начинались владения Москвы, надо было грамоту у московского наместника князя Александра[14] брать. Клади ещё полтину, дьякам да князю три рубля, чтоб не держал. Хорошо, что не поскупились. Стоявшие рядом новгородцы зажали мошну, так три дня даром лбами в княжеские двери стукались. Потом заплатили, да всё равно ещё день ждали, пока пропустят: не скупитесь, мол!

Видели самого князя. Высокий, худущий, как жердь, в узорчатом кафтане с самоцветами, ехал куда-то от кремля, уронив голову и не глядя на народ. Княжеская челядь скакала впереди, расчищала дорогу. Какого-то зеваку толкнули конём, он упал. Князь покосился на зеваку, недовольно сжал бледные губы.

Через Плёс проехали свободно и наконец на другую седьмицу увидели Нижний Новгород. Никитин не узнал его. Велик срок три года! Когда-то деревянный, Нижний теперь издалека белел высокими, новой кладки, каменными стенами крепости. Могучие, тяжёлые стрельницы зияли узкими бойницами, оскаливались зубцами верхних площадок.

Крепок! Кисло татарам будет сюда лезть. Ай да москвичи! Удружили! Ну, а без тверских-то, наверное, не обошлись. Тверские кирпичники — на Руси первые. Знать, и они руку приложили!

Афанасий Никитин любовался новым кремлем Нижнего, словно сам его возводил, словно крепость новых стен могла защитить его и впредь.

— Ну, доплыли, слава богу! — хлопнул он по плечу Ивана Лаптева.— Будет тебе срок по храмам походить!

За время пути Никитин больше всего приглядывался к Ивану. И не потому только, что помнил просьбу старого Лаптева. Иван понравился ему ещё в княтинском деле, и Никитин недоумевал: почему отец назвал его неудачным? Иван был скуп на слова, замкнут, но пытлив. Припомнил в дороге обещание Никитина дать книгу про индийское царство, выпросил. Читал легко, бегло, но, видно, во всё вникал и после задумался.

Как-то Никитин рассказывал про движение солнца и звезд. Иван слушал не мигая, морща лоб, чтоб лучше уразуметь услышанное.

Чем же неудачный?

Никитин, правда, замечал, что Иван иногда подолгу как зачарованный глядит на луга и леса, бегущие мимо, а улучив минуту, уединяется, но как-то недосмотрел — зачем? И вот однажды он, выбрав часец, нашёл Ивана сидящим на костромском берегу и подошёл к нему сзади.