Все народы едино суть

— И так бы отпустили! — огрызнулся Микешин.— Я вас не просил за меня печаловаться. А боярину пожалюсь, что голодом морите! Спрятали деньги, знаю!

— Ну и ехидна! — сжимая кулаки, процедил Копылов.— Вот если от шаха что получим, то разрази меня гром, когда тебе хоть грош ломаный дам!

Всё-таки они жили надеждами на шахскую милость. Для получения её и поехали купцы с Хасан-беком и Папиным на гору Фит-даг, в летний стан ширванского шаха. Коней удалось выпросить у Хасан-бека. И то, что он дал их, окрыляло: значит, думает, что шах поможет русским.

Тезики остались в Дербенте. Али, разыскавший знакомых купцов, сказал Никитину на прощанье:

— Неделю жду тебя здесь.

Койтул — укреплённое становище шаха — лежал на юго-запад от Дербента. Дорога уходила в горы, минуя виноградники и рощи миндаля. По обеим сторонам её курчавился плотный орешник, низкий дубняк. Знакомо дрожали осинки, роняли листья-вертуны клены. Попадались леса с огромными дикими яблонями и грушами. Плотный подлесок пестрел жёлтой и чёрной алычой, оранжевыми, в кулак, плодами айвы. С треском, с ужасающим шумом взлетали в нём, путаясь в цепких нитях обвойника, напуганные птицы.

Чем выше уходила дорога, тем скучнее делалось вокруг. Копыта коней стучали по голышам пересохших ручьев, топтали сухую траву. Леса сменились кустами, кусты — серыми голыми скалами.

Горы — зелёные, синие, дымчатые — громоздились вокруг, словно хотели отрезать дорогу обратно.

Угрюмый Матвей Рябов подъехал к Никитину. На узкой дороге всадники касались друг друга стременами. Несколько сажен проехали молча.

— Говорил о тебе Папину,— тихо сказал Рябов.— Толковал, что хотел тебя на подмогу за Хвалынь звать.

Никитин не отвечал, разглядывая дорожные камешки.

— И про ладью брошенную толковал, и про схватку…— махнул рукой Рябов.— Слышь, Афанасий, подавайся со мной на Москву. Чего-нибудь придумаем…

— Иль не пойдёте дальше? — искоса глянул Никитин на Рябова.— Не будете дороги искать?

— Не велел боярин. Да и самим охоты нету. Какие уж тут дороги! Так и великому князю доведём. Нельзя, мол, за Хвалынь подаваться. Грабят. А за морем, слышь, ещё больше неурядиц… Ну, как? На Москву?

— Посмотрю,— неопределённо ответил Никитин.— Подожду, что шах ответит.

К великому правителю Шемахи купцов не допустили. Боярин Папин взялся передать Фаррух-Ясару написанное русскими гостями челобитье и, верно, передал его, но, прождав ответа целых три дня, купцы остались ни с чем.

Шах велел ответить, что помощи не даст: очень-де купцов много.

Гора Фит-даг с её башенками, каменной крепостью, садами и шахской стражей сразу стала унылой, гнетущей. Рухнула последняя надежда.

Боярин Папин через Матвея Рябова передал, что вскорости едет обратно. Кто хочет, пусть идёт с ним. Матвей Рябов, глядя под ноги Афанасию, говорил:

— Похоже, и у боярина дела плохи. Шах недоволен, что подарков не довезли, сам в ответ ничего не посылает. Видно, не сладился посол с шемаханцами.

Это походило на правду. Шахская челядь глядела на русских с издевкой, близко к крепости не подпускала.

Наступал час расставания. Рябов, Микешин и ещё один московский решили ждать Папина. Двое москвичей надумали идти в Шемаху.

Узнав ответ шаха, Копылов разыскал Никитина, ушедшего в горы, и удивился: никитинское лицо было спокойно. Он улыбался, лежа на земле и покусывая травинку.

— Пойдём! — позвал Копылов.

Никитин отрицательно покачал головой, похлопал ладонью по траве:

— Садись… Ну что, погибли вконец, а?

Копылов присел не отвечая.

— Не помог шах. Прав я был.

— Много ль толку от правоты твоей? — возразил Копылов.— Утешает она, что ли?

Выплюнув травинку, Афанасий оглядел удручённого товарища.

— Утешает,— сказал он.— Теперь, по крайности, всё кончено, в ноги тыкаться никому не надо.

— Легко тебе так говорить! — с сердцем кинул Серёга.— Ты один как перст. А меня баба и ребята ждут.

— Броннику хуже пришлось! — напомнил Афанасий.

— Илье всё равно не помочь, так и поминать про него нечего! — отрезал Серёга.— Не стыди меня попусту. Лучше сказал бы, что делать теперь?

Он поднял на Афанасия измученные, ожидающие глаза, и Никитину стало горько, что обидел товарища.

— Слушай, Серёга,— Афанасий тронул колено друга,— я не стыдить хотел тебя. Думка одна появилась…

Копылов ждал, но узкие чёрные глаза его выдавали недоверие.

— Есть для нас путь,— медленно начал Афанасий.

— С боярином на Русь?

— На Русь? Не… Нам с тобой Русь заказана. Нищим быть не хочу, помирать под кнутом — не для того жил я… Нет, не на Русь. За море.

Копылов только рукой махнул.

— С Али? А наторгуешь ли? Да вернёшься ль? Говорю ведь — ждут меня!

— Меня тоже… ждут…— поглядел в глаза товарищу Никитин, и Копылов понял, о ком он говорит.— Ты сам мои думы знаешь. Хотелось и мне в Тверь поскорее. Но как приду, с чем? Да если Кашин и простит, всё равно доли не будет. В долг уж не дадут — не подо что. Так велишь мне в холопы идти иль в монастырь? На Олёнину беду со стороны глядеть да пальцы грызть? Опять перед каждым шапку ломить? Не хочу! Не стану!