Все наши ложные «сегодня»

Если честно, никаких альтернативных реальностей не существует. По крайней мере, в том виде, в каком их описывает Пенни. Возможно, при каждом действии, будь это столкновение двух атомов или двух людей, рождается бесконечное многообразие вариантов. Вероятно, флуктуации окружающей нас действительности происходят непрерывно, но мы неспособны обнаружить квантовые изменения нашими органами чувств. Хотя, может, наши органы восприятия являются неуклюжим органическим ситом, через которое хаос существования фильтруется в нечто, управляемое настолько, что вы в состоянии утром встать с кровати.

В таком случае, реальность, которую мы конструируем каждый день, представляет собой столь же безыскусное представление действительности, как картинка, намалеванная на тротуаре. Однако этот примитивный отпечаток не имеет ничего общего с настоящей реальностью, подобно тому, как аватар в Сети не сравнится с вашей возлюбленной, лежащей рядом с вами на помятых простынях и только что оторвавшей свои губы от вашего рта и все еще изогнувшей их в поцелуе.

Однако с точки зрения нашего опыта есть лишь одна реальность, в которой мы и живем.

Мой мир исчез. Я ликвидировал его в процессе взаимодействия с прошлым (неплохой эвфемизм для понятия «катастрофически испортил»). Никто не интересуется тем, куда я подевался, потому что моя реальность испарилась.

Зато появилась другая реальность.

Я детально объясняю все Пенни, но умалчиваю о моей влюбленности в нее. Странно, что я не прокололся! С тех пор как мы познакомились вчера вечером, я отчаянно пытаюсь не проявлять к Пенни мужского интереса.

– Правда заключается вот в чем, приятель: ты рассуждаешь о том, в чем ни черта не смыслишь, – заявляет она. – Ты толком не знаешь, что такое альтернативные миры, парадоксы путешествий во времени и перетекания сознания из одного состояния в другое. Но ты говоришь об этом с таким апломбом, что на душе становится спокойнее. Ты вроде как умеешь убеждать в том, что непостижимое поддается пониманию. Сбавь обороты, дружище, и радуйся тому, что цел и невредим. А еще тому, что ты умудрился разыскать меня в новой реальности.

Так я и поступаю. Но я уверен в своей правоте, хотя я и начинаю многое забывать.

Разыскав альбом Джона, я хотел привести в порядок сумятицу, овладевшую моим рассудком. В итоге я понаписал много чего о последних месяцах, которые я прожил в своем родном мире.

Это случилось несколько дней тому назад, но, просматривая заметки теперь, я с трудом вспоминаю факты, на которые опирался. Воспоминания стали смутными, неверными, свернулись в комок и забились в самый темный угол сознания, куда для меня закрыт доступ. Пожалуй, мозг тоже излечивает свои раны, обволакивает новой тканью острие занозы, которое обломилось, когда ты пинцетом выдернул все прочее, оставив кусок чужеродного вещества гнить внутри себя.

Когда я делал первые поспешные наброски, мне казалось претенциозным вносить в них бытовые подробности. Я зафиксировал главные события, но благодаря нарциссизму все же сделал серьезный перекос в сторону моих личных неприятностей, сомнений, вины и мук совести. Если бы я знал, что начинаю утрачивать воспоминания, то день за днем сидел и писал бы все, что помнил о своем мире. Я бы не думал о том, насколько важны, банальны или очевидны мелочи моей цивилизации.

К сожалению, сейчас у меня не осталось почти ничего, кроме этих страниц отрывочных инфантильных описаний. Но послушайте, все могло быть и вымыслом, как и сам автор!

В результате жизнь, мир, целая вселенная сжались до размера тетради, заполненной рукописными каракулями…

С каждым днем я все меньше ощущаю себя Томом. Я даже чувствую в себе метаморфозы.

Я превращаюсь в него – в Джона.

78

День сменяет ночь.

Мы с Пенни выбираемся на прогулку. Сперва мы бредем по улице и пьем кофе, который продают навынос, потом завтракаем в ее любимом кафе. Она решает закрыть магазин на сутки, и мы направляемся на запад к центру города. Пенни хочет показать мне свой Торонто, который я с трудом узнаю, хотя и провел здесь большую часть жизни.

Я говорю ей о том, что все постройки в ее мире одинаковы. Кожа и волосы у каждого человека – совершенно разные, зато скелеты, мускулы, нервы и внутренние органы практически идентичны. Общий костяк хорош для «производства» людей, но когда по тому же принципу строят города, это быстро приедается.

Как и в случае с людьми, в архитектуре нужно преодолевать такие неизбежные препятствия, как сила тяжести и распад. Но в отличие от человека, материалы здесь не ограничены костями и плотью.

В моем мире архитектурная ностальгия была отнюдь не в почете. Прошлое считалось чем-то неприглядным, вроде пигментных пятен или папиллом, которые порой не слишком заметны, но производят отталкивающее впечатление: ведь они исподволь предупреждают хозяина о том, как плохо могут обернуться дела, если за ними не приглядывать.

Конечно, у нас существовали культовые ориентиры: минареты Тадж-Махала, Эйфелева башня и вашингтонские памятники, словом все то, что красуется в мире Пенни на сувенирных открытках.