Все наши ложные «сегодня»

– Значит, идея в другой реальности тоже была украдена из очередной реальности? – предполагаю я.

– Понятия не имею, – отвечает Пенни. – Похоже, мы способны получить доступ лишь к ограниченному числу реальностей или, скажем, к смежным. Но мы частенько крадем идеи из различных версий нашего мира и принимаем их за свои же гениальные озарения.

– Хотя в том, что касается плодотворных идей, некоторые реальности, похоже, будут посильнее других, – заявляю я. – Не хочу выпендриваться, но моя реальность могла бы многому научиться у вашей, как и ваша – у моей.

– Да, – соглашается она. – Создается впечатление, что лучшие идеи вашего мира были украдены из нашего – правда, у нас не было возможности воплотить их в жизнь: ведь мы не получили доступа к… повторите еще раз, как он называется?

– Двигатель Гоеттрейдера.

– Точно, – кивает Пенни. – У нас не было неограниченного источника энергии, зато мы напихали все изобретения в научную фантастику. Мы тщательно берегли свои мечты. А потом вы, поганцы, продырявили наше время и пространство, приписали наши идеи себе и построили для себя рай.

– Это не лишено смысла, – бормочу я.

– А может, мы придаем слишком большое значение деятельности отдельных людей? Что, если в иных мирах существуют целые организации, которые закладывают оригинальные понятия в наши умы, чтобы проверить, удастся ли им преодолеть границы, отделяющие нас от других измерений. Допустим, одни идеи – «проницающие», зато другие – «сплошные» и не могут отделиться от породившей их реальности. Вдруг лучшие идеи – те, которые свободно перемещаются во вселенной и не принадлежат никому?

– Вы не похожи на другую Пенни, – резюмирую я.

76

Она была другой. Иная Пенелопа – кажется странным называть ее Пенни – и физически, и эмоционально воплощала собой тугую твердость. Ее плоть буквально пела при каждом шаге, ее движения были настолько точны, мышцы пребывали в такой гармонии с силой земного притяжения, что ни единого джоуля энергии не тратилось впустую. Она была замкнута и насторожена, будто кошка. Она произносила лишь необходимый для понимания минимум – ровно столько, чтобы точно выразить свою мысль – и не потому, что ей было нечего сказать, отнюдь! Она не сомневалась, что при неудачном стечении обстоятельств любое произнесенное ею слово может быть использовано против нее.

Полагаю, то была своеобразная форма самозащиты. Она не любила болтать попусту, поскольку очень не хотела, чтобы сказанное ею вернулось к ней бумерангом. Целеустремленность была главной ее чертой, однако она боялась, что и этого качества будет недостаточно. Она всегда была начеку – да так, что иногда ее костяшки пальцев белели… и все ради того, чтобы выглядеть беспорочной, без обмана или гнильцы.

А эта Пенни увлеченно треплется и сыплет словечками, подкрепляя их жестикуляцией. У нее чуть заметно ссутуленные плечи, зато она гибкая и заливисто смеется. В ее манерах нет никакой настороженности. У нее есть свои личные проблемы, как и у каждого из нас, но, по-моему, она просто не способна воспринимать свои ошибки как страшный позор, который другая Пенелопа научилась постоянно скрывать (кроме тех случаев, когда отдельные признания выливались из нее, как вода из пробитой трубы). И дело не в том, что Пенни свободна от темных душевных противоречий, их у нее – с три короба, – но она не стыдится их и не считает чем-то неподобающим. Как и все на свете, Пенни повсюду таскает с собой чемодан, набитый комплексами, но никогда не запирает его – тот, кому приспичит покопаться в нем, может сполна удовлетворить свое любопытство.

Имеются и другие отличия, но мне кажется, что они не столь важны, кроме того, разбирать их было бы невежливо.

Две женщины носят одно и то же имя и родились от одних, тех же родителей, но разница между ними – огромна.

Хотя есть у них нечто общее – руки. Я досконально изучил кисти Пенелопы за долгие часы, проведенные вместе с ней на тренажерах. У Пенни – те же самые длинные сужающиеся пальцы и тонкие изящные запястья, хотя рисунок линий, завитушек и морщинок на ладонях – свой собственный.

И еще, они одинаково смотрят на собеседника. Пенелопа редко встречалась с кем-нибудь взглядом, но когда она так поступала, человек ощущал себя чуть ли не центром вселенной. С Пенни все получается точно так же. Ее внимание прямиком перетекает из ее глаз в твои – как будто в природе не существует ничего более любопытного, чем твоя персона.

И в тот вечер я кое-что понимаю. Я интересен Пенни – причем независимо от того, являюсь ли я эмиссаром-хрононавтом или местным психом в стадии обострившегося шизофренического расстройства.

Кстати, самой Пенни, чтобы заинтриговать меня, вообще не требуется сочинять безумные истории. Она уже завладела мной в обоих мирах – с того самого мгновения, когда я впервые увидел ее.

77