Все наши ложные «сегодня»

– Если Лайонелу Гоеттрейдеру в шестьдесят пятом году стукнуло сорок два года, – произносит Пенни, – значит, сейчас ему – девяносто три. Не исключено, что он до сих пор жив. Но если и так, неизвестно, сколько он протянет…

– Чудесно! – восклицает Грета. – Хочешь искать какую-то несуществующую личность – флаг тебе в руки! Но от имени всего остального человечества уверяю тебя, что ты зря потратишь время.

Я молчу.

– С чего ты предполагаешь начать? – спрашивает папа.

– Разве это не очевидно? – отвечает за меня Пенни.

Она берет книгу и показывает всем фотографию семьи Франкеров. Она тычет пальцем в Джерома Франкера. Ученый обнимает Урсулу за плечи одной рукой чересчур покровительственным жестом. Другая его рука опущена. Рукав рубашки аккуратно подвернут – как раз чуть пониже того уровня, где должен находиться локоть. Остальной части руки нет. Ампутирована.

– Джером Франкер жив! – объявляет Пенни. – Или, по крайней мере, был жив два года назад, когда умерла Урсула. Что бы ни случилось в прошлом, если в мире имеется хотя бы один человек, который должен помнить Лайонела Гоеттрейдера, это Джером Франкер.

Похоже, мне предстоит поездка в Сан-Франциско.

90

Отец рассеянно собирает на скатерти крошки и складывает их в кучку перед собой. Он ни на кого не смотрит. Он методически, скрупулезно сгребает вместе крошки от лимонных коржиков.

– Нам необходимо соблюдать осторожность, – наконец, произносит он. – У каждой семьи есть свой собственный функционал. Уникальный путь разрешения конфликтов и кризисов. Своеобразная эволюционная адаптация к специфической внутренней среде. А когда доходишь до пункта, в котором сейчас находимся мы – четыре взрослых человека, привычных к причудам друг друга, – то понимаешь, что такой функционал уже обрел некую устойчивость. В противном случае до этого пункта просто не добраться. Неизбежное отчуждение и развод.

Папа прикасается к собранным крошкам кончиками пальцев и выстраивает из них равносторонний треугольник.

– Но в жизни семьи, точно так же и в животном мире, случаются различные события и катастрофы, – поясняет он. – Кому-то, например, даже может грозить вымирание, что очень печально… Поэтому нельзя заранее предсказать, способен ли функционал вывести семью из кризиса, который не имеет ничего общего с банальной ссорой.

Повернув руку, он ребром ладони формирует из треугольного крошева квадрат.

– Наш семейный функционал вполне пригоден для нас. Мы практикуем иронию, насмешки, а порой и злой сарказм. Иногда – неприкрытые проявления чувств. Но они, как правило, перемежаются нашими шутками и остротами, превращаясь в эмоциональное тирамису… Что же нам делать сейчас? Полагаю, необходимо, чтобы мы все отнеслись к возникшей проблеме серьезно, потому что иногда происходят такие вещи, которые разрушают и самую крепкую семью. А что до нас – вы же знаете, какими мы бываем, верно? Главным образом потому, что ты, Джон, всегда считал себя на отшибе. Это не критика, а наблюдение, сынок.

Отец продолжает свои геометрические упражнения с крошками, перестраивая их из квадрата в круг. Он проводит средним пальцем вокруг фигуры, постепенно срезая углы.

– Мне нет дела до конечной истины, – говорит он. – Я – ученый. Я верю в вопросы и лучшие ответы, которые имеются на данный момент. Вот в чем смысл науки. Набор релевантных ответов, которые мы имеем сейчас. Любой закон всегда открыт для пересмотра. Вчерашний факт превращается в сегодняшний вопрос, а завтра содержит ответ, который нам пока еще неизвестен. И я действительно верю твоему рассказу. Потому что ты веришь своим словам… Однако я не хочу, чтобы ты поступал необдуманно, наспех, пытаясь доказать нам нечто такое, что считаешь важным. Пожалуйста, принимай нас в расчет.

Папа сметает круглую кучку крошек в раскрытую ладонь. Смотрит на меня, кивает и направляется в кухню, чтобы выбросить крошки в мусорное ведро, стоящее под раковиной.

91

Грета лежит на кушетке, закрыв глаза. Я предполагаю, что она спит, но ошибаюсь.

– А твоя концепция отдает лицемерием, – бурчит она. – Пожалуй, от тебя можно было ожидать большего, братишка.

– Большего… от меня? Ты о чем? – вырывается у меня.

– Теперь я кое-что поняла, – отвечает она. – Мы и есть антиутопия. Мы привыкли воображать себе новое постапокалиптическое мироустройство с жестко стратифицированными общественными классами – этакое технофэнтези. А получается, что фактически весь мир, в котором мы живем, является антиутопией. И я не треплюсь попусту. Кстати, мне даже смешно, что ты превозносишь свою так называемую утопию! Какая там утопия, сплошное притворство! А еще я хочу сказать про то, что мы якобы управляем миром. Это тоже фикция! Чушь собачья… Мы ни на что не способны, ничегошеньки не можем взять под контроль и вечно терпим поражение. И не думай, что дело бы пошло на лад, если бы мы все контролировали. Наоборот, и мой мир, и твой уже превратились в фабрику отходов, потому что мы попытались ими управлять.

– Грета, а почему ты вообще про это говоришь?