Все наши скрытые таланты

Фиона протягивает руку и гладит меня по спине. Она ничего не говорит, за что я ей благодарна. Едва я приказываю себе остановиться, как меня охватывает очередной приступ рыданий.

– Извини, – говорю я, судорожно вздыхая. – Извини. Можешь идти. Просто уйти.

– Я не оставлю тебя здесь. После такого.

– Я заслужила это.

– Возможно. Не следовало бы ему так упрекать тебя.

Я прикладываю к глазам грубые бумажные салфетки. Дешевая бумага царапает кожу.

– Что произошло между вами с Лили? – тихо спрашивает Фиона.

Я кусаю губу, подыскивая слова. Как объяснить, насколько я плохая подруга, первой настоящей подруге, которая у меня появилась за несколько лет?

– Мы были лучшими подругами. Росли вместе. Но между нами были такие отношения, когда нам было весело или интересно делать что-то, что казалось странным и неприятным другим людям. А на третьем году в школе я решила, что лучше популярность, чем дружба с Лили. И начала как бы… отталкивать ее от себя.

Фиона ничего не говорит, просто молча поднимает брови.

– Просто, понимаешь, я перестала приглашать ее, предлагать что-то сделать. Надеялась, что если буду как бы ненароком плохо вести себя по отношению к ней, то она поймет намек и найдет себе других подруг. Но она так и не нашла. Поэтому в прошлом году я…

Я замолкаю. Готова ли Фиона выслушать, насколько я ужасный человек?

– Послушай, – говорит Фиона, по-прежнему держа руку у меня на плечах. – Я не знаю, почему Лили пропала. Не знаю, вернется ли она. Но вернется она или нет, ты не должна винить себя до самой смерти за то, что делала в тринадцать лет. Да, это было глупо и подло. Но опять же: тебе было тринадцать. У меня в тринадцать были вши.

– Вши? В тринадцать? – восклицаю я в притворном удивлении, все еще всхлипывая.

И подавляю в себе порыв поправить ее. Возможно, я и начала отдаляться от Лили в тринадцать, но окончательный удар я нанесла год назад, в пятнадцать. В некоторых странах девушки в пятнадцать лет уже выходят замуж.

– Эй, я тебя не сужу, бросательница подруг, – толкает она меня. – Или ты собираешься бросить и меня?

– Нет, – отвечаю я, толкая ее в ответ. – Ты можешь остаться.

Чуть погодя мы покидаем «Брайдиз». Уже сгущаются февральские сумерки, темно-синие, как школьная форма, скомканная в наших сумках. Фиона держит меня под руку, словно защищая.

– Всего лишь полпятого, – говорит она. – Не хочешь прошвырнуться по «Подвалу» еще разок? Я заметила корзину с причудливыми сережками, которые неплохо было бы поразбирать.

– Конечно, – отвечаю я.

Мы разворачиваемся и бредем по булыжной мостовой к большому и неказистому торговому зданию.

Только на этот раз мы там не одни.

Возле магазина собралась толпа человек в сорок, не меньше. Все они кричат и держат плакаты.

– Они что, поют? – спрашивает Фиона, прислушиваясь.

– Декламируют, – отвечаю я с таким же выражением недоумения.

Каждый слог пролетает по воздуху, следуя четкому, отрепетированному ритму. Мы подбираемся поближе, не отпуская рук и даже усиливая хватку. Мы не говорим, а только прислушиваемся к толпе.

– НАША! МОРАЛЬ! НЕ! ДЛЯ ПРОДАЖИ! НАША! МОРАЛЬ! НЕ! ДЛЯ ПРОДАЖИ! НАША! МОРАЛЬ! НЕ! ДЛЯ ПРОДАЖИ!

– Какого хрена? Откуда они? Это что?…

– Да, – соглашаюсь я, прежде чем она поясняет. – Думаю, так и есть.

– Эти парни? Американцы? Они опять здесь?

Я встаю на цыпочки. Я гораздо выше Фионы, поэтому глядеть над головами мне легче. Американцев я не вижу. Но замечаю кое-что еще тревожное.

– Тут все нашего возраста.

– Ага, – кивает она. – И посмотри на плакаты.

Я вглядываюсь. На всех написано «Долой Подвал!». И слово «Подвал» перечеркнуто большим красным крестом. Все ясно.

Перед входом Зеленый Парень пытается унять толпу, а какая-то женщина постарше – очевидно, владелица помещения – о чем-то возбужденно говорит по телефону, беспокойно поглядывая на толпу.

Мы с Фионой подходим еще ближе. Ритмичная декламация не прекращается ни на секунду.

– НАША! МОРАЛЬ! НЕ! ДЛЯ ПРОДАЖИ!

В этом городе привыкаешь, что кто-то так или иначе протестует. Как и по всей Ирландии, я думаю. Несколько лет назад во время референдума по поводу абортов улицы были усеяны фотографиями рук, ног и голов младенцев. На всех столбах красовались плакаты с анатомией детей. Люди с громкоговорителями кричали о правах ребенка. Еще раньше проходил референдум о брачном равноправии. Джоан отвела меня на протест, где какой-то мужчина стоял на сцене и разглагольствовал о правах семьи и о важности брака перед Господом. Я крепко держала Джоану за руку, и мы обе кричали на него, пока не охрипли.

Но сейчас перед нами другое. Это не референдум. Это магазин.