Все не случайно

Интервью с фотосъемками решили проводить в верхнем зрительском фойе театра Пушкина: оно у нас красивое, с лепниной, старинными зеркалами и мебелью. В день записи интервью приехала многочисленная группа с камерами, микрофонами и подсветкой. Интервьюер – дама средних лет, американка, хорошо говорила по-русски. Меня много снимали в разных ракурсах и позах, а вопросы американки мало отличалось от обычных наших интервью: родился, учился, женился и т. д. Смущал только звучащий рефреном вопрос: не обидно ли мне, что фильм снят в Москве, а не в Голливуде. Мол, после съемок в Америке в таком популярном фильме, да еще и с «Оскаром», я могла бы больше никогда не работать: была бы обеспечена до конца своих дней. Поначалу я отвечала вежливо, несмотря на снисходительность тона дамы-интервьюера, говорила, что мне не обидно, что я, наоборот, горжусь своей страной. Дама сердилась на мою непонятливость, вопрос то и дело повторялся в разных вариациях все назойливее, и американка все больше раздражалась: я, дескать, не понимаю, какие у меня были бы деньги! Такой успех в Америке – это и своя вилла, и своя яхта, и бриллианты, и все, что душа пожелает… Я не люблю снисходительного тона по отношению к себе и своей стране и при необходимости тоже умею разговаривать, как говорит моя дочь, со сталью в глазах. И я ответила сухо, что если человек родился у бедной матери, он ведь не станет ее меньше любить за то, что она бедна? Моя страна заплатила мне столько, сколько смогла и сочла нужным, потому предлагаю эту тему закрыть.

Я потом видела этот журнал: в нем остались только восемь великих женщин.

После выхода фильма в прокат мы стали получать письма от зрителей: они приходили и на «Мосфильм», и ко мне в театр, и даже на домашний адрес. В основном просили выслать автограф или фото с автографом – или просто удивлялись, как схожа судьба героини с судьбой автора письма. Из всего этого вороха писем я запомнила одно – без обратного адреса и весьма лаконичное: «Хотела расстаться с жизнью. Посмотрела ваш фильм. Буду жить». И меня пронзило понимание, что наш фильм стоило снять только ради одного этого письма.

Будни

В Испании «Москву…» пустили в прокат еще до мировой премьеры, и поначалу я не могла понять, как такое случилось. В Мадрид меня пригласили прокатчики, когда наша картина уже несколько недель шла в местных кинотеатрах, ее показывали с утра до ночи, и публика штурмовала залы.

Моим пребыванием активно занимались – много снимали в самых красивых местах этого прекрасного города, в том числе и около самого дорогого отеля и в его интерьерах, правда, поселили меня в отеле весьма скромном.

Привели меня и на дискотеку, где по всему залу бегущей строкой неслись слова: «Испания приветствует Веру Алентову». Я впервые оказалась на таком мероприятии и чувствовала себя не слишком комфортно – звучала невероятно громкая музыка, яркий свет слепил, пронзая молниями почти абсолютную темноту танцпола, заполненного огромной людской массой. Звуковые и световые эффекты утомили меня быстро, и я с радостью покинула модное заведение.

На следующий день меня повели на корриду, в которой участвовал знаменитый тореадор, и, надо сказать, зрелище оказалось захватывающим. Я увидела бой равных противников, и это было страшновато. Победил тореадор, но мне сказали, что так случается не всегда, и я, впечатленная увиденным, понимала: это правда. Перед входом на арену красовался памятник знаменитому тореро, которого бык поднял на рога. Скульптор с необычной документальностью запечатлел последние минуты этой смертельной схватки.

В финале нашей корриды над ареной и трибунами разнеслось эхом: «Здесь присутствует Вера Алентова», – и победитель-тореадор прислал мне на трибуну отсеченное ухо поверженного быка. От этого неожиданного подарка мне стало как-то сразу не по себе, хорошо еще, что ухо взяли сопровождающие меня испанцы. Мне объяснили, что я удостоена великой чести, но традиция предполагает и более высокий уровень чествования – если корриду посещает высокопоставленный гость в рамках государственного визита, ему достается бычий хвост.

Когда через несколько лет я оказалась в Испании снова, уже в другом городе, меня опять пригласили на корриду, и не пойти было невозможно – отказ восприняли бы как неуважение к принимающей стороне, хотя для знакомства с этим явлением культуры мне вполне хватило одного раза… Второй оказался ужасным. Тореадор был молод, неопытен, да еще и труслив. При каждой опасной ситуации он тут же прятался за специальные ширмы. Ширм расставили много, прятался тореро часто, и в результате бой скорее походил на убийство быка – убийство исподтишка пикадорами на лошадях. Публика негодовала, а мне было до слез жалко несчастное животное…

Еще в свой первый приезд я заметила, что у радушных, шумных и темпераментных испанцев главное слово – «маньяна» – завтра. Оно звучало повсеместно, все дела назначались на завтра, а праздник – сегодня, каждый день, вернее вечер. Жизнь начинается вечером, а середина дня – святое время – сиеста, когда замирает все.