Все не случайно

К счастью для всех нас, эпоха Камерного театра восстановлена почти полностью, и я сама еще успела к ней прикоснуться. Мне даже удалось послушать запись речи Таирова на десятилетнем юбилее ВТО. Речь была короткой и касалась знакомства с Немировичем-Данченко, но даже сама возможность услышать живой голос Таирова – чудо, ведь казалось, голос его утерян навсегда. Благодаря удивительному дару талантливого Юрия Метелкина, человека, умеющего кропотливо восстанавливать, казалось бы, невосстановимое, сохранилась для истории случайно найденная осыпающаяся пленка. И теперь мы имеем возможность услышать голоса давно ушедших людей и почувствовать дыхание давно минувшей эпохи.

Камерный театр оставил нашему в наследство богатый скарб: старинные подсвечники, шкатулки, лорнеты, студенческие очки в крошечной овальной оправе, огромные шляпные коробки, портмоне, дамские сумочки, расшитые стеклярусом и бисером… Каждую вещь я брала в руки с благоговением, с уважением к прожитой ею жизни.

Посетить костюмерный склад было для меня счастьем еще со времен учебы в школе-студии, когда мы спускались в подвал и нам позволяли брать кое-что для дипломных спектаклей. Конечно, это были вещи, которыми театр не слишком дорожил, ценные костюмы нам только показывали и руками просили не трогать. В числе сокровищ МХАТа здесь хранились костюмы Книппер-Чеховой, Андреевой, Лилиной, и они обладали своим удивительным, притягательным запахом. Такой же запах был у костюмов и реквизита Камерного театра. В нем, конечно, чувствовалось присутствие нафталина, но этот оттенок отнюдь не главенствовал, а был лишь одой из составляющих, придавая загадочности старинной вещи. Но найти точное определение этому запаху я не могла, пока однажды не оказалась в квартире пожилой актрисы, ровесницы моей мамы, когда мамы уже не было в живых. Я вошла в квартиру и тут же с удивлением учуяла «мамин» запах. А потом, размышляя о его природе, поняла, что складывался он из множества компонентов: запаха обойного клея, ткани, которой обита мебель, лака на деревянных ручках кресел, пледа, лежащего на диване, а еще лекарств и духов. Все эти запахи, о которых давно забыла и я, и новое время, соединились в один и подсказали мне его название: запах эпохи! В данном случае – запах эпохи поколения моей мамы. Каждая эпоха рождает свой неповторимый запах, вот почему вещи Книппер и Коонен пахнут одинаково. И еще в этом запахе навеки запечатана замеревшая, застывшая эмоция прошлого. И мне всегда так хотелось эту эмоцию извлечь, оживить, проникнуть в ее тайну. Мне даже иногда кажется, что я родилась не в свое время: настолько я люблю погружение в старину.

Впервые я взяла в руки старинную вещь в одной из костюмерных театра, где работала мама. Я не помню, какой это был город, но очарование старинными вещами запомнила хорошо. Это были два корсета: один крошечный, только для талии, и назывался он «ласточка», другой полноценный, длинный, с возможностью утянуть и бедра, и грудь. Современные корсеты шьются с тонкими металлическими вставками в местах, которые нужно затянуть, в старинных для этого использовался китовый ус – прочнее металла и гнущийся в любую сторону.

Было мне лет двенадцать, но уже тогда я размышляла над прошлой жизнью старинных вещей, оказавшихся в моих руках, и их хозяек. Удивляясь прочности корсетов, я прочла с обратной стороны вышитое название фирмы и год – тысяча восемьсот какой-то. Возможно, так обозначалось время основания фирмы, но я восприняла это как год рождения корсета, а был он так хорош, будто только сейчас куплен.

Любовь к старине проявляется у меня и любовью к мемориальным музеям, даже если вещей ушедшего в иной мир хозяина сохранилось там немного. Их заменяют вещи того времени – и пахнут они его эпохой. И стены я люблю особенной любовью: они знают и помнят так много о своих обитателях… но, увы, молчат. Их много раз перекрашивали, переклеивали, им возвращали первозданный вид, и, когда все манипуляции заканчивались, они все равно не раскрывали нам всего, что помнят. Они оставляют нам возможность самим фантазировать об их прошлой жизни.

Пока была жива Анастасия Федоровна, заведовавшая реквизитом еще при Таирове, ее цех был заполнен подлинными прекрасными вещами. Она знала каждую мелочь, помнила, откуда и при каких обстоятельствах эта вещь появилась. Выпросить на репетицию что-либо из реквизита у нее было невозможно, она предлагала взамен что-то менее ценное, «чтобы не испортили». Подлинные вещи попадали к нам в руки только на премьере – с предупреждениями, что, если поцарапаем или испачкаем, земля разверзнется под нами… Далее следовал рассказ, каким образом вещь приобреталась, чего стоила, кто из великих держал ее в руках и как тяжело Анастасии Федоровне доверять ее нам, молодым неумехам, не ценящим ничего и ни в чем не разбирающимся. И не было ни единой вещи, которая бы не была дорога Анастасии Федоровне и которой мы, молодые, были бы достойны.