Все не случайно

Но режиссера Михаила Бычкова я не знала и не видела ни одного из его спектаклей. Я растерялась: я не чувствовала в себе сил разобраться с этой махиной абсурда, а можно ли рассчитывать на силы режиссера Бычкова, не знала. Найдем ли общий язык? В такой сложной драматургии без этого просто невозможно. Мой муж советовал рискнуть, но я боялась рисковать без поддержки Козака. Зная, что любовь наша с Козаком взаимна, я отправилась к нему с просьбой и тайным уговором, что, если эта затея не удастся, мы не будем позориться и отменим премьеру. В конце концов зал филиала – это всего лишь 60 мест. И Ромочка, солнышко, мне это пообещал! Тогда, освободившись от груза ответственности, я с радостью взялась за работу.

Работа была нелегкой. Как я уже сказала, для того чтобы зритель все понимал, должны понять мы сами: суметь перевести «абсурдную» мысль автора на понятный зрителю язык. Ведь даже безумный человек в своих поступках и словах руководствуется своей своеобразной логикой. Разумеется, язык абсурдистского автора – не бытовой, и хотелось бы, чтобы зритель тоже умел и любил думать и сопоставлять, если он не просто заглянул с улицы, а пришел целенаправленно на этот спектакль. А если просто заглянул?.. Тогда должен хотя бы все понять!

Мы имели дело практически с моноспектаклем: моя героиня Винни без умолку говорит целых полтора часа, причем первую половину спектакля сидит, провалившись по пояс в расщелину в земле. Вторую половину провалилась уже по шею, так что на сцене торчит одна голова. С одной стороны, в этом была сложность, с другой – счастье. Сложность – в том, что зрительский глаз, кроме торса и головы героини, порадовать нечем. А счастье – потому что при таком положении даже взгляд героини в сторону – уже мизансцена, так что зритель вынужден быть очень внимателен к мелочам. И часто именно мелочи помогают раскрыть смыслы.

Работали мы сложно, не всегда совпадая в понимании смыслов, но в результате очень кропотливой работы победили. Получился спектакль о страстном желании жить, об умении радоваться малому в условиях невыносимых, когда радоваться нечему. Тем более что речь шла о людях очень пожилых, живущих в условиях непрекращающегося земного катаклизма непонятного происхождения. Но моя старенькая оптимистка Винни часто повторяет фразу: «какой счастливый день», радуясь, что не произошло худшего в этот день, и надеясь, что оптимистичной фразой худшее отодвигает. Спектакль шел в нашем филиале восемь лет и один раз ездил на гастроли. Московский зритель принял и понял спектакль лучше, чем провинция, но зал всегда был разный, и мы всегда прислушивались к его близкому дыханию: в филиале зритель сидит непривычно близко к актерам в двух метрах от них. А я не уставала расспрашивать друзей, приходивших ко мне на спектакль, все ли понятно в поведении моей героини. Чем дольше я его играла, тем роднее он мне становился, и я уже удивлялась тому, что не поняла пьесу в первом прочтении.

В работе над образом могут возникнуть самые разные сложности, порой необычные. Один из примеров связан с подготовкой спектакля «Варшавская мелодия», который появился в моей жизни как нежданный подарок. С предложением его поставить пришел в театр Виктор Гульченко. Когда-то давно я прочла критическую статью киноведа Гульченко о фильме «Москва слезам не верит» и подивилась умению нашего критического киносообщества бездарно шагать в одном направлении, достаточно примитивном. Поэтому меня удивило, что он, киновед Гульченко, предлагает нам себя в качестве режиссера, да к тому же по какой-то неведомой причине видит в главных ролях спектакля на двоих нас с Баталовым…