– Расскажи ей новость, Бен!
Клаудия чуть ли не подскочила на своем месте.
– Ого, еще новости? – спросила я, натягивая свою самую фальшивую улыбку.
Бен взял свой бутерброд с макрелью, и я видела, что он хандрил. Я месяцами изучала Бена. Его выдавали глаза. Они могли быть чрезвычайно проницательными, задумчивыми или просто довольными. Они могли гореть невероятным желанием, от которого захватывало дух. В тот момент Бен был очень расстроен.
– Не сейчас, Клаудия.
– Да ладно тебе, – сказала она, – Шарлотта одна из твоих лучших друзей. Скажи ей!
– Да, Бен, поделись со мной хорошей новостью.
Бен открыл рот, чтобы что-то сказать, но Клаудия заговорила вместо него.
– Я переезжаю с ним в Нью-Йорк! Компания переводит меня в офис на Манхэттене.
Я знала, что мне нужно посчитать до десяти, восстанавливая дыхание, но числа разбегались от меня.
– Ух ты! Это сказочная новость.
– Фантастика, правда? – просияла Клаудия.
– Да! Действительно потрясающе.
Бен застенчиво прятал лицо, не желая поднимать глаз.
Так Клаудия болтала о своей квартире и их районе, пока Бен и я уединились в наших общих воспоминаниях.
– Мы не собираемся сразу съезжаться… Я найду квартиру рядом с ним…
И тут она погладила руку Бена с таким видом собственника, что я очнулась. Похоронив Филиппа, я больше не чувствовала себя живой, но вид ее ладони на руке Бена напомнил мне, что это не так. Я была жива, ибо мне стало больно. Парадоксально – было больно снова быть живой!
Мое молчание могло быть неверно истолковано по многим причинам, и одну из них им точно не нужно было знать. Я сказала им, что рада за них, хотя сложно было представить меня менее радостной. Я сказал им, что это отличная новость. Восхитительная. Я ничего не могла с собой поделать. Потеря мамы и мужа из-за одного и того же рака лишила меня веры в счастливый конец.
Клаудия сияла. Она была по-настоящему красивой женщиной, и мне казалось, что именно такими делает людей надежда. Вся эта невинность, все это счастье – они окрашивают в яркие цвета все вокруг, но я знала, как может меняться яркость, как блеск может выцветать до унылой серости.
Я заметила, что Бен смотрит на мою руку. Из-под рукава виднелся шрам длиной в дюйм, и я потянулась к нему другой рукой, прикрывая воспоминания.
Клаудия замолчала, должно быть, заметив, как на мое лицо легла тень.
– Мне очень жаль, – сказала она. – Я болтаю без умолку… Надо же мне так… Мы с Беном просто рады поделиться с тобой новостью.
– Все в порядке, – заверила я ее. – Приятно слышать хорошие новости.
– Бен сказал мне, что вы с Филиппом успели пожениться.
Ее карие глаза наполнились сочувствием.
– Да, мы поженились.
– Уверена, что это было очень красиво. И тяжело…
Выражение ее лица казалось мне искренним, и я восхищалась ее безупречным цветом лица и идеально округлым носиком. На меня нахлынули воспоминания. Шарлотта Стаффорд. Это был величайший оксюморон всех времен. Дуэт жизни и смерти. Горе сковало мое тело.
Официант принес мне салат, и, прежде чем я успела что-то сказать, Бен попросил принести дополнительные анчоусы. Единственный способ остановить слезы – это сжать губы и отвлечься от боли. Но Бен продолжал смотреть на меня, и мне решительно нужно было сбежать. Отодвинув нетронутую тарелку, я встала из-за стола.
– Я думаю, мне пора…
Клаудию словно ущипнули за щеку:
– Но ты даже не притронулась к салату…
– Извините. Я просто не готова…
Она посмотрела на Бена, как будто он мог заставить меня остаться, а когда он не пошевелился, сказала:
– О, Шарлотта, мне очень жаль. Я не должна была говорить все это… Мы понимаем… Увидимся еще раз перед отъездом.
Бен что-то пробормотал на прощание, но я думала совсем о другом. Она сказала
Глава 40
Встреча с Клаудией и Беном так меня потрясла, что я позвонила Либерти по дороге домой и упросила ее приехать. Я так долго скрывала свои чувства – горе и вину, что была полна решимости оставаться сильной. Но сейчас я совсем расклеилась. Становилось все труднее и труднее вспоминать, как звучал голос Филиппа, и если проходил час, а я не думала о нем, не вспоминала какой-нибудь забавный анекдот из его жизни, то я паниковала. А еще бывали минуты, как сегодня, когда я чувствовала себя в полной мере вдовой. Я бессильно лежала на шезлонге, и его отсутствие давило меня, как кирпич.