Все о моем дедушке

Несколько дней слова дедушки действовали как антидепрессант, вызывающий привыкание. Они меня успокаивали, я им поверил, и никакие новости меня теперь не задевали. Но я всё равно не мог перестать читать их, смотреть и слушать. Теперь уже не осталось тех, кто защищал бы дедушку, и разные издания соревновались в рассказах о его якобы жутких прегрешениях: недовольные сотрудники фонда жаловались, что он отвратительный начальник, который ни разу даже туррона к Рождеству не подарил подчиненным; музыканты заявляли, что им так и не заплатили за выступления, а претензиям не дают ход; даже соседи утверждали, что регулярно видели, как дед поздно вечером выходил из штаб-квартиры фонда пьяным. Я читал это будто фантастический роман. Я-то знал, что это всё ложь и выдумки, чтобы смешать деда с грязью.

Но обиднее всего оказался поступок Долли. Ее тоже донимали юридическими вопросами, а следствие предполагало, что она была сообщницей деда. Говорили, раз она столько лет работала его секретарем, наверняка замешана в его махинациях. В свою защиту она додумалась только дать эксклюзивное интервью одной газете и выставить в нем деда каким-то мафиози. Она подтвердила, что через его руки проходило много денег наличными, но, по ее словам, она никогда не знала ни откуда эти средства поступали, ни что с ними происходило потом. Долли сказала, что брала нужные суммы из сейфа фонда либо относила чеки в банк и обналичивала, а потом передавала все деньги деду и об их дальнейшей судьбе ничего уже не знала. В кабинете у деда постоянно появлялись важные гости, и главным поводом для их визитов были конверты, набитые купюрами. Впрочем, это были только предположения Долли. Под конец она упомянула, что у дедушки в последнее время сложились тесные отношения с казахстанским предпринимателем Василием Такишевым и что каждый раз, как Такишев приходил в штаб-квартиру фонда, дедушка отпускал Долли пораньше — неслыханное дело! А рядом с этим интервью, в соседней колонке, расписывали разные темные дела, в которых был замешан Василий: он построил отель на побережье, не имея лицензии, и теперь его подозревали в том, что он дал взятку руководству города; ходили слухи, что у него связи с мафией; что он участвует в схемах отмывания денег… Я вспомнил тот вечер в гостях у Василия, как он чуть не сломал мне руку; тогда я подумал, что это глупость, ведь не каждый миллионер из далекой страны с непроизносимым названием — обязательно преступник. Меня потрясло, что это всё-таки оказалось правдой. Почти так же потрясло, как предательство доброй Долли, которое меня ударило как обухом по голове. Но моя система защиты быстро сработала, и я решил, что Долли так поступила только потому, что испугалась. Что она, наверное, почувствовала себя загнанной в угол и солгала, чтобы ее саму ни в чём не обвинили. Но всё-таки это оставило на мне невидимые раны, которые чем дальше, тем больше делались видимыми.

Я подсел на всё, что было связано с дедушкой. Маниакально следил за новостями. В школе то и дело смотрел в телефон. Я пытался слушать учителей на уроках, но не мог. Все их объяснения казались абсурдными и бессмысленными. Либо просто скучными. Жизнь не имела ничего общего с тем, что происходило в ненавистных четырех стенах класса. Действительность была только в телефоне. Действительность тех, кто нападал и разрушал. Мне нужен был телефон, чтобы оставаться на связи с внешним миром, но у меня его пять раз отбирали, а на шестой позвонили родителям. В тот день я ночевал у отца, который с тех пор, как началась вся история с дедушкой, был донельзя понимающим и отзывчивым, так что нотация стала для меня полной неожиданностью. К тому же он потребовал, чтобы я перестал пользоваться телефоном.

— Если отберешь телефон, я в школу не пойду. Серьезно.

— Пойдешь. Потому что мы с матерью так сказали.

— А если и пойду, то на уроках всё равно слушать не буду. Буду сидеть как каменный. Как допотопное ископаемое. Ни слушать не буду, ни отвечать. Ничего не буду.

— Сальва, я понимаю, что у нас сложная ситуация. Что ты хочешь быть в курсе всего, что происходит с дедушкой. Но ты должен сделать над собой усилие. И на время отказаться от мобильного.

— Отдай мне телефон, я его отключу. Обещаю, что не буду больше доставать его на уроках.

— Нет, Сальва, это невозможно.

Непохоже было, чтобы отец собирался сдаваться, и это меня встревожило. Я перешел к фазе «О» — отчаяние.

— Пап, ну пожалуйста, прошу тебя. Верни телефон! Умоляю!

— Хватит.

— Пожалуйста, пожалуйста…

— Сальва, я сказал, нет.

— Папа!

Отец не уступил.

И начались мои мучения. Мучения из-за того, что отец может залезть ко мне в телефон и увидеть, какие анонимки мне посылают. Одна из последних: мое фото на унитазе в школьном туалете, с подписью «Обделался от страха». Помню, я услышал, как в соседней кабинке кто-то заржал, полез на унитаз с ногами, а потом над перегородкой между кабинками появилась рука с телефоном. Я не сомневался, что мне пришлют эту фотку, только гадал, какую придумают подпись. Но эта меня разочаровала своей неоригинальностью.