Все себя дурно ведут

А истинная ценность досталась Биллу Берду. Сборник «В наше время» намекал на то, что произойдет дальше – не только в будущем самого Хемингуэя, но и в будущем литературы. В новой формуле Хемингуэя все встало на свои места, появилась насыщенность лаконизмом, на котором настаивал Паунд, и относящимися к потоку сознания повторами Стайн. Однако зарисовкам была также присуща уникальность: столь же динамичные и увлекательные, как любая статья Хемингуэя, и такие же литературные, как тексты Паунда и Стайн, они однако, были более доступными для понимания.

Берду и другим первым читателям сборника «В наше время» показалось, будто они нашли нечто «новое под солнцем».

В разгар нарастания этого импульса у Хэдли вырос огромный живот: ребенок должен был появиться на свет в октябре 1923 года. Вскоре супругам предстоял отъезд в Канаду, как и уведомил Хемингуэй литературный Париж. Уезжать ему не хотелось. В Париж продолжали прибывать другие экспаты, стремясь к той же цели, какой суждено было достичь ему, а он отправлялся в изгнание из литературного центра вселенной. На это Хемингуэй горько жаловался друзьям, хотя и согласился перебраться в Канаду добровольно.

Несмотря на первоначальный мандраж, Хемингуэй сумел проникнуться духом беременности жены. В июле супруги вдвоем побывали в Испании, на продолжавшемся неделю празднике Сан-Фермин в Памплоне – ежегодном месте паломничества фанатов корриды. Хемингуэй считал, что эти впечатления, полученные еще до рождения, благотворно отразятся на ребенке. Фиеста не просто оправдала его ожидания: для Хемингуэя она стала упоительным откровением, изменившим всю жизнь. Окружающим он рассказывал об этом, словно опьяненный:

«5 дней плясок с боем быков круглые сутки, – писал Хемингуэй одному другу. – Дивная музыка – барабаны, свирели, флейты, лица пьянчуг Веласкеса, лица Гойи и Эль-Греко, все эти мужчины в синих рубашках и красных косынках кружатся, поднимаются, покачиваются в танце»[240].

Более того, с точки зрения журналиста, во всем этом чувствовался невероятный размах. Вот он, неиссякающий кладезь материала, мир, переполненный декадентством, высоким искусством, ритуалами, легкомыслием и глубиной – всем сразу, и Хемингуэй с Хэдли, по его словам, оказались единственными иностранцами на этом празднике. (Это зрелище произвело менее глубокое впечатление на Хэдли, которая жизнерадостно сидела рядом с Хемингуэем во время корриды, шила одежду будущему ребенку и «вышивала посреди всей этой жестокости», как она выражалась позднее[241]).

Первая же увиденная фиеста сильно подействовала на Хемингуэя: в почти четверти глав в сборнике «В наше время» фигурируют сцены из боя быков. Все лето он страстно работал над этим материалом, советуясь с Эзрой Паундом на этапе редактирования. Однако теперь и ученик начинал руководить наставником: о том, как данный материал должен выглядеть в окончательной версии книги, Хемингуэй давал жесткие и детальные указания. Так же строго он руководил Робертом Макэлмоном при работе над гранками «Трех рассказов и десяти стихотворений», попутно прибегая к огневой мощи Гертруды Стайн в вопросах эстетики. Хемингуэй даже представил эскиз обложки, разработанный им самим при содействии Билла Берда. «Мне нравится, а вам, может, нет, – писал он Макэлмону. – Но вы же издатель», – великодушно добавлял он, однако было ясно, чье мнение Хемингуэй ставит во главу угла[242].

Макэлмон выпустил «Три рассказа и десять стихотворений» 13 августа 1923 года. Эрнест Хемингуэй официально стал публикуемым писателем.

Две недели спустя они с Хэдли уехали в Канаду. Уже через несколько дней после прибытия туда сбылись худшие опасения Хемингуэя.

«Хуже и быть не могло, – писал он Паунду. – Вы даже представить не можете»[243].

К концу лета волнения в новостной редакции «Toronto Star», вызванные слухами о предстоящем приезде Хемингуэя, стали нарастать. Прибыв к месту работы в сентябре, он сразу очутился в центре всеобщего внимания. Хемингуэй почти небрежно упоминал о своей дружбе с Гертрудой Стайн и Эзрой Паундом, которые многим сотрудникам редакции казались чем-то вроде мифических существ, и не скрывал намерения присоединиться к ним в литературном пантеоне.

Он мгновенно превратился в актуальную тему новостной редакции. По словам Морли Каллахана, в то время молодого репортера «Star», «Хемингуэй вызывал у людей желание говорить о нем. Стоило ему споткнуться, пройдясь по улице, как кто-нибудь из газетчиков, случайно оказавшийся поблизости, раздувал этот ничтожный инцидент чуть ли не до размеров катастрофы. До сих пор не понимаю, как он этого добился»[244].

У молодых коллег Хемингуэй вызывал благоговейный трепет, однако его старшие товарищи отнюдь не впечатлились, например, когда он однажды явился на работу с гранками сборника «В наше время» и объявил: «Я открыл новую форму». В разговоре с Каллаханом Хемингуэй добавил: «Эзра Паунд говорит, что прозы лучше этой он не читал уже сорок лет»[245].