Все себя дурно ведут

Сам же тридцатидвухлетний Леб намеревался поддаться влиянию парижской жизни. Он прибыл во Францию, повинуясь неотступной, но несмелой жажде обновления. Потомок двух наиболее богатых и влиятельных еврейских семей Нью-Йорка, Лебов и Гуггенхаймов, на протяжении нескольких лет он изображал «бедствующую богему»[304]. Много лет назад у Леба с отцом, брокером с Уолл-стрит, состоялся разговор, который не давал ему покоя. Однажды вечером после работы отец Леба вошел в его детскую и велел ему послушать внимательно. Он собирался преподать сыну важный урок.

«Гарольд, – сказал отец, – держись подальше от Уолл-стрит. Делай что-нибудь. Твори. Только не становись брокером. Мы не что иное, как паразиты»[305].

Леб накрепко запомнил эти слова. И вместо того, чтобы после окончания Принстона прямиком направиться в еврейские светские круги Нью-Йорка, он устроился поденщиком на стройку в Канаде. После завершения канадской авантюры Леб ушел в армию, потом финансировал нью-йоркский магазин авангардной литературы «Sunwise Turn». К тому времени он уже обзавелся женой, женщиной из хорошей семьи, принадлежащей к тому же нью-йоркскому кругу, что и сам Леб. Ее удручало стремление мужа к богеме, тем более что приходилось растить двух его малолетних детей.

Леб был не готов отказаться от своего привычного образа жизни. Он продал принадлежащую ему долю книжного магазина; вырученная сумма «словно прожигала дыру в моем кармане», вспоминал он. Кроме того, еще во время учебы в Принстоне Леб получил в наследство 50 тысяч долларов[306]. Покинув расстроенную жену и детей, Леб отбыл в Европу и на имеющиеся у него средства основал новый литературный журнал «Broom» («Метла»). Как свидетельствовало название, он намеревался навести в литературе чистоту и порядок.

К тому времени, как Хемингуэй познакомился с Лебом на злополучном чаепитии в 1924 году, последний опять разгуливал на свободе. Из-за финансовых затруднений «Broom» был обречен закрыться уже после 21-го выпуска, однако этот журнал оказался на удивление впечатляющим дополнением литературного ландшафта. Леб выпустил его в противовес более традиционным литературным журналам и поставил перед собой цель – дать прозвучать в нем новым голосам. Даже журналу «Dial» «было свойственно повторять вновь и вновь одни и те же имена, – сетовал он и добавлял: – Уже не чувствуется никакой новизны в публикациях Т. С. Элиота, Джеймса Джойса, Мины Лой или Марианны Мур»[307]. Журнал «Broom» предназначался для объединения молодых американских писателей, общей чертой которых было «отрицательное отношение к предшествующему поколению»[308]. Список авторов в итоге оказался более разнообразным и включал Ф. М. Достоевского, Вирджинию Вулф, Роберта Грейвса. Гертруду Стайн, а также писателя, называвшего себя «Г.А.Л.», то есть самого Гарольда Леба, кому было интересно попробовать себя в качестве литератора-бунтаря.

«Broom» оказался изнурительной затеей, но когда он закрылся, Леб снова получил полную свободу предаваться парижским удовольствиям и творчеству. Как практически все в городе, на бумаге он старался быть современным. Пожелав внести свой вклад в литературные эксперименты того времени, Леб решил вычеркнуть из рукописи своего первого романа большинство неопределенных и определенных артиклей; издатель наверняка потребовал бы вернуть их, прежде чем согласился отправить книгу в печать.

В социальном плане отношение колонии к нему было неоднозначным: многие представители «сборища» сражались за право опубликоваться в «Broom», но это не означало, что сам редактор журнала им нравился. Его очевидное богатство вызывало смущение. Родственники Леба регулярно курсировали как минимум по двум континентам, купаясь в роскоши; однажды его мать прибыла в Париж «с новоприобретенным мужем, „паккардом“ и подарком… таким щедрым, что он на некоторое время обеспечил мне комфортное существование», – вспоминал Леб[309]. Дядя Дэниел Гуггенхайм, появляясь в городе, угощал племянника ужинами в «Ритце». Приезды младшей кузины Леба, Пегги Гуггенхайм, также будоражили город, поскольку молодая богатая наследница состояла в бурном, порождающем немало сплетен браке с художником-сюрреалистом и писателем Лоренсом Вайлем. В общем, Леб и его клан располагали всевозможными привилегиями; его дочь называла отца «избалованным человеком, который ни в чем не знал отказа»[310].