Все случилось летом

Но Тедис только отмахнулся. На груди еще теплел обернутый в бумагу гостинец, и парень не мог сейчас думать ни о чем другом. Он и разворачивать его не стал, просто положил в свой шкафчик, у изголовья кровати. И только тогда спросил Капитана:

— Что ты сказал?

— Я-то? Ужинать, говорю, пора… — Капитан поставил на стол кружку и, волоча ноги, направился к двери, — Лапайнис, должно быть, сварил уже суп.

— Да уж, наверное, сварил, — отозвался Тедис.

Прежде плотогонам готовила пищу стряпуха, но потом Лапайнис предложил самим кашеварить, по очереди, — к чему деньги на ветер бросать. И рабочие, почесав затылки, согласились. В понедельник, уходя из дома на работу, они набирали с собой всякой снеди… Сегодня как раз был черед Лапайниса.

За столом на кухне ужинало человек десять. Одни сидели в рубашках, другие в кофтах, лица у всех красные, обветренные. На столе миски, хлеб, складные ножи. Лапайнис разливал свое варево. Потом долго шарил ложкой, отыскивая в котле кусок свинины, тот самый, с колышком. Нашел, сел в конец стола, поближе к плите.

Плотогоны ели молча, сосредоточенно, только слышалось бульканье да гремели ложки. Когда вошел Тедис, мужчины весело переглянулись: ну, опять будет потеха. Однако вслух не сказали ни слова.

Тедис разыскал сковородку и принялся жарить рыбешек. Он делал вид, что не замечает всех этих усмешек, и вообще вел себя так, словно был один на кухне. И только мимоходом, не оборачиваясь, спросил у Лапайниса, получил ли тот его спирт. Лапайнис ответил, что получил, — вон там, на полочке, в банке. Попалась под руку банка из-под варенья, налил в нее.

Да, банка стояла на полке, но спирту в ней было на самом донышке. Зато глаза у Лапайниса посоловели, а румяное лицо приобрело откровенно кирпичный цвет. И язык слегка заплетался.

— Можете взять его себе, — сказал Тедис, переворачивая рыбешек. — Мне он ни к чему. Но с одним условием — сегодня же выпить. За ужином.

— Ишь к бригадиру подлизывается, — шепнул Капитан. — Ну не дьявол, а? А мне ни в какую не хотел продать.

От такого предложения у Лапайниса кусок в горле застрял, и он долго откашливался, прежде чем ответить. А Тедис тем временем разбавил спирт водой и банку поставил перед ним.

— А ты, я вижу, за ум начинаешь браться, — пролепетал Лапайнис, весь расплываясь в улыбке и утирая выступившие от кашля слезы. — Уважал бы всегда старших, из тебя бы со временем вышел толк. Да-а. Оставить этот спирт тебе — грех на душу принять. И правда, зачем он тебе, пацану. Не дай бог, опять напьешься. Так почитаешь мне чего-нибудь, а? Для души.

— А если другие не хотят? — бросил Тедис.

— Как это — не хотят? — не сразу сообразил Лапайнис. — Кто не хочет, пусть не слушает, дело хозяйское.

В углу, возле бака с питьевой водой, по-прежнему стояла скамейка, и Тедис примостился на ней. Положив книгу на крышку бака, он лениво жевал, черствый хлеб с жареной рыбой и смотрел, как Лапайнис отхлебывал из банки, время от времени утирая губы, потом опять принимался выгребать из миски гущу.

— Заснул ты, что ли? — крикнул Лапайнис.

В углу стоял полумрак, и Лапайнис не видел глаз, сверкавших злобой и ненавистью.

Вошел Дивпэда-младший — он успел поужинать у родителей — и встал у двери, прислонившись к косяку. Приветливо кивнул Тедису. А Лапайнис все смотрел, смотрел на него. Ему хотелось стихов… Ну, ладно, я почитаю тебе! Чеканя каждый слог, Тедис начал:

Расцветали незабудки
В саду матери-природы,
Простодушные малютки
С неба ясных глаз не сводят.
Проходил опушкой леса
И присел я на пенек,
Вдруг увидел: так прелестно
Улыбнулся мне цветок.

Кто-то не выдержал, прыснул и, зажав ладонью рот, бросился из кухни. Лапайнис нахмурился, его огромная рука, лежавшая на столе, сжалась в кулак.

— Кто ничего не смыслит в искусстве, вон отсюда!

— Тише! — крикнул Тедис. — Разве не видите, товарищ Лапайнис стихи слушает! Не мешайте!

И смотрел зачарованный,
Взор не в силах оторвать я,
Незабудкой околдованный,
Осененный благодатью.

— Матушки родимые! — простонал Капитан, почувствовав желание сплюнуть, и тут же бочком стал пробираться к выходу. — Да что ж это такое! — Через некоторое время он появился за окном — прижавшись лицом к стеклу, с раскрытым ртом Капитан смотрел, как Лапайнис, оттопырив большой палец, утирает слезы умиления, не забывая прикладываться к банке со спиртом.

А Тедис был сейчас похож на дрессировщика медведя. Перевернув страницу, он продолжал:

— Стихотворение Гутенберга «Одинокий соловей». Замолчите же наконец! Дайте товарищу Лапайнису насладиться искусством! Товарищ Лапайнис, велите убраться всем, кто не смыслит в поэзии.