Все свои. 60 виньеток и 2 рассказа

Теперь я вижу, что в расселовской остроте меня привлекла «сила слова»: в первой фразе персонажам каламбурно приписывается непроходимая глупость вплоть до желания умереть за нее, а во второй ядовито констатируется осуществление этого желания. Типичный случай словесной магии, причем доведенной до максимума: слова убивают! То есть убивают они, конечно, незадачливых персонажей, философствующий же автор, повелитель слов, остается, надо понимать, вне сферы их летального действия.

Разборов подобных текстов у меня, как оказывается, много, но этот имел интересное продолжение, перепорхнувшее из абстрактно-литературоведческого плана в личный, жизненный.

Статью я написал еще до эмиграции, а выехав за границу и оказавшись в Англии, воспользовался ею для доклада, даже двух – в Оксфорде и Бирмингеме, благо материал англоязычный. Оба раза разбор имел определенный успех, но не сравнимый с тем, который ожидал его при третьем исполнении, уже в Канаде. Процитирую из соответствующей виньетки – «Торонто-80»:

В прениях на сцену поднялся самый знаменитый канадец русского происхождения George Ignatieff, одно время представитель Канады в ООН… Дипломат не посрамил своей репутации и произнес небольшое похвальное слово – несомненный шедевр жанра. Он сказал, что из всех собравшихся он, по-видимому, единственный имел честь слушать как профессора Жолковского, так и профессора Рассела… и рад засвидетельствовать адекватность разбора, основанную на сходном складе ума этих двух ученых.

Чем не история с papoose?! Я нахожу в книгах некое шикарное (у Рассела даже волшебное, правда не столько спасительное, сколько людоедское) словцо, прицепляюсь к нему и держусь за него, пока, наконец, не добиваюсь от авторитетного свидетеля («индейца» Роберто; расселовского знакомца Игнатьева) неожиданного подтверждения некой чудесной причастности к источникам мировой энергии. В случае с papoose подтверждается укорененность этого словца, а заодно с ним и меня самого, в мифогенной америндейской почве; в случае с каламбуром Рассела удостоверяется мое интеллектуальное родство с великим словесным магом, охотно бряцающим своим вербальным оружием.

P. S. Разумеется, вся моя метафорика держится на так называемой добровольной приостановке недоверия (Кольридж). В конце концов, гватемалец Роберто – не алгонкинец, а Игнатьев, скорее всего, просто постарался искусно польстить заезжему докладчику, так что их «свидетельские» показания – отнюдь не доказательства.

Что тут скажешь? Разве что – победителей не судят. У моих врачей тоже ведь не было доказательств, а вот вылечили же. И вообще, что за придирки?! Медики возвращают нам жизнь, но только метафоры даруют ей смысл.

Книжное имя

Дежурная медсестра – важнейшая фигура в жизни пациента ортопедической больницы. Днем и ночью ты зависишь от нее. Заступив на дежурство в семь утра, она в сопровождении нянечки заходит в твой бокс, представляется, называет свое имя, – которое, ты, впрочем, уже знаешь, так как оно, вместе с ее номером телефона, заранее выписывается на небольшой доске напротив твоей кровати, – и это момент для закладки правильных взаимоотношений.

Я всегда стараюсь побыстрее пробиться сквозь облекающие партнера защитные оболочки, в случае американской медсестры – синюю брючную униформу, чтобы иметь дело не с должностью, а с человеком. На этот случай в моем репертуаре имеются всякие, в основном филологические, номера и приколы – ну и понимание, что перебарщивать не след. (Раскрываюсь ли при этом я сам или, наоборот, кутаюсь в профессорскую мантию – отдельный вопрос.)

В то утро медсестрой оказалась стройная восточная красавица, немного слишком высокая для своей очевидной азиатскости, с внятным, вовсе не кукольным лицом, большими черными глазами и свободными манерами молодой американки. Комната буквально осветилась ее присутствием.

– Меня зовут Yvette, сегодня я ваша дежурная медсестра…

Yvette! Иветт Гильбер – «Иветта» Мопассана – Вы плачете, Иветта… Вертинского, с ее сингапурским антуражем!.. Но для американской больницы это как-то не годилось. Чтобы начать с чего-нибудь поактуальнее, я спросил Иветт, не вьетнамского ли она происхождения, на каковое вроде бы указывает ее французистое имя. Она ответила, нет, родители не вьетнамцы, а китайцы, про имя же она охотно расскажет, только не сейчас, – в начале смены у нее масса дел.