Все свои. 60 виньеток и 2 рассказа

– Тогда попробуем что-нибудь еще.

– То есть что? Еще пять недель уже других антибиотиков?!

– Посмотрим…

Это напомнило мне эпизод из фильма «The Bridge on the River Kwai» («Мост через реку Квай», 1957), где американца (его играет Уильям Холден), включенного в группу британских коммандосов, спрашивают, прыгал ли он с парашютом. Он отвечает, что нет, и ему назначают тренировочный прыжок, который, однако, вскоре отменяют: оказывается, процент смертности при этом слишком высок – 50%, так что лучше рискнуть уже при реальной заброске. (Прыгнет он удачно, но погибнет в финальной перестрелке у моста.)

Так или иначе, в больнице я провел c перерывом почти две недели и получил массу впечатлений. Новых, но во многом на удивление знакомых – не столько по прошлой жизни, сколько из литературы и кино. Какое-то словесное дежавю все время проступало из полусна, навеиваемого тоннами лекарств, направляя круглосуточное исполнение мной непривычной роли пациента. Я, как мог, соответствовал.

При хорошей страховке пребывание в американской больнице подобно жизни в роскошном отеле, на островном курорте или, пожалуй, на круизном лайнере – как в «Господине из Сан-Франциско». Тебе предоставляется огромный номер с душем и видом из окна, правда кишащий проводами, ибо набитый разнообразной техникой – от телефона, телевизора и компьютера (в котором хранится вся информация о тебе и других пациентах и прописанных процедурах) до управляемой ортопедической кровати, внутривенной капельницы и прочих медицинских приборов, рычагов, пультов и кнопок связи. Далеко отлучаться, конечно, не приходится, и вообще в чем душа держится, зато от забот обслуживающего персонала отбоя нет.

Себе ты почти не принадлежишь. То и дело – после, разумеется, предупредительного стука в дверь – твоя палата становится ареной деятельности представителей всевозможных родов медицинских войск, облаченных в соответствующие униформы. Это уборщики в серых комбинезонах, нянечки (благозвучно именуемые «партнерами по уходу», care partners) в зеленом, врачи и их ассистенты в белых халатах, дежурные медсестры в синем, еще другие медсестры и медбратья (узкие специалисты по особо важным уколам, тестам, рентгену, внутривенным катетерам и т. п.) в, подобно врачам, белом, официанты из больничного ресторана (с едой, по твоему телефонному заказу доставляемой прямо в постель – room service!), уже не помню в каком.

И так не только днем, но и ночью, в любое продиктованное ритмом лечения время. Причем нередко ты оказываешься объектом внимания сразу нескольких человек. Как-то раз медсестра мерила мне давление, в то время как нянечка меняла постель, а официант ввозил тележку с заказом, протягивая счет мне на подпись; заглянувшая с ежедневным обходом врачиха деликатно соглашалась подождать.

Литературные реминисценции не были сплошь макабрическими. Так, скопление вокруг меня больничного персонала привело на память Журдена, окружившего себя учителями и слугами и на пике аристократической эйфории призывавшего к себе сразу двух лакеев – исключительно чтобы убедиться, что они слышат его и готовы служить. В моем любимом фильме-спектакле «Комеди Франсез» (1954) Луи Сенье, игравший Журдена, нарочито растягивал сцену, окликая сначала одного слугу, а когда тот подбегал – второго (Mon laquais!.. Mon autre laquais!! – «Мой лакей!.. Мой другой лакей!!»). По своему профессорскому, да и жизнетворческому, обычаю, я тут же пересказал, прокомментировал и даже слегка разыграл, а ля Сенье, эту сцену, чем снискал драгоценное расположение дежурной медсестры, а главное – толстой и неповоротливой нянечки, на усилия которой мне предстояло положиться перед отходом ко сну.

Я был физически беспомощен, а ритуал укладки включал – помимо укрывания одеялом и тому подобных мелких услуг – надевание мне на ноги специальных электрических насосов, своей горячей пульсацией предотвращающих образование тромбов у обездвиженного пациента. Но я претендовал на большее.

Дело, во-первых, в том, что одеяла – в сущности, не более чем просто очень плотные нанковые простыни – грели слабо, так что мне их требовалось много. А во-вторых, в том, что с некоторых пор у меня в лежачем положении, а иной раз и в сидячем, за компьютером, стынут ноги. Морально я утешаюсь параллелью с бодлеровскими (а заодно и якобсоновско-левистроссовскими) savants austères, «учеными-аскетами», которые, как и любимые ими кошки, были frileux et sedentaires, «зябкими домоседами», практически же обхожусь лишней парой-другой носков на ночь. Но в своем ослабленном болезнью и лекарствами состоянии я стал замерзать не на шутку, и нянечки несли мне еще и еще одеял, а в ноги клали горячие компрессы (на каких-то медленно тлеющих искусственных углях), которые в середине ночи меняли на новые. Все это, однако, не спасало – назревала нужда в творческом прорыве.