К чему это я? А-а, к тому, что по частям мое вранье про студента Симпсона составлено, как мозаика, из осколков правды. Включая законные претензии на словесную магию. Я уже вспоминал, как я всю жизнь хотел быть Аксеновым и однажды, уже после его смерти, получил высшее признание от главного хранителя его наследия, который несколько моих рассказов, найденных в вашингтонском архиве писателя, принял за аксеновские, да еще отмеченные особой творческой зрелостью. (Я, не подумав, стал его разубеждать и, увы, разубедил.)
Нет, виньетки про Боба Симпсона я, конечно, не писал и, соответственно, Лекманову не показывал. Но в других случаях и такое бывало: я показывал – он, со ссылкой на читанное в старых газетах, деликатно поправлял – я пристыженно благодарил.
Чего не было – это того роскошного букета, который я составил, чтобы продемонстрировать эффектность, но недопустимость даже самого правдоподобного вымысла. Конечно, раз придумав, трудно отказаться. Вот на этот случай и существует правило, что вымысел может получать статус реальности – при условии что он честно преподносится как вымысел. Например, как иллюстрация его жанровой неприемлемости.
Doctor Livingstone, I presume?
[29]Это случилось, когда я выходил из библиотеки, в самом конце рабочего дня. А день был образцово калифорнийский, солнечный, сверкающий, один из тех, когда сидеть в помещении, что называется, грех. В промежутке между уроками я поплавал в бассейне, открытом небу и солнцу, но после семинара пришлось забежать еще и в библиотеку.
Посещать библиотеки я не люблю, тем более нашу университетскую, скудно укомплектованную, тесную, с низкими потолками и спертым воздухом. Особенно с тех пор, как в открытом доступе оставлен лишь минимум книг, а большинство перенесено в хранилище, откуда их надо заказывать заранее. С наступлением компьютерной эры библиотека одно время даже потеряла свою административную независимость, будучи подчинена безликому Отделению информационных служб (Information Services Division), но пару лет назад снова обрела ее и была возглавлена авторитетным начальником – Деканом Библиотек (Dean of Libraries).
Начальства я тоже не люблю – полагаю, ввиду общих своих проблем с интеграцией в социум, виня в этом, естественно, недоброй памяти советский режим. На американское-то начальство жаловаться не приходится, дай бог всякому, да и библиотека кое-какие книги выдает, а недостающие выписывает по межбиблиотечному абонементу. Как пел по радио в славные сталинские времена Владимир Канделаки,
Рабочий день кончался, но солнце стояло по-прежнему высоко, и заряд бодрости, полученный в бассейне, еще не выветрился. Найдя искомую книгу, я пренебрег лифтом и резво побежал наверх, в отдел выдачи, по темной, хочется сказать, черной, лестнице с высокими железными ступенями, чувствуя себя молодцом, предвкушая скорый выход из библиотечной пещеры и лишь по привычке проклиная про себя все ее нелепости.
Отдел выдачи расположен в просторном вестибюле, напоминающем античный атриум или интерьер готического собора. Это все еще царство теней, но виден уже и свет в конце туннеля. Ощущение сдавленности пропадает, полутьма утрачивает свой гнетущий характер, вдалеке за дверьми угадывается залитое солнцем крыльцо, а за цветными витражами – небо.
Поднявшись туда из недр библиотеки, я увидел, что навстречу мне с улыбкой узнавания движется престарелый джентльмен профессорского вида. Это было приятно. Его лицо казалось знакомым, но, кто это такой в точности, я вспомнить не мог (
Впрочем, поскольку он принял меня за кого-то другого, постольку действительность этого рукопожатия, во всяком случае, его адресованность мне, оказывалась под вопросом (назваться-то я так и не успел), а с ней – и степень осознания им того факта, что служит, мол, в его университете профессор такой-то…