Все свои. 60 виньеток и 2 рассказа

В нон-фикшн надо держаться фактов; выражаясь по-зощенковски, «не надо врать». Эти слова (название одного из детских рассказов) не были бы у меня сейчас на языке, если бы я однажды не выпалил их в лицо некой прелестнице, тоже немного зощенковедке, на чем наши отношения оборвались, так и не достигнув восковой спелости. А до взрыва дошло не сразу, потому что, хотя подозрения у меня постепенно накапливались, явных улик, вроде скошенных к носу глаз, на ее прелестном лице не наблюдалось. Какой-то налет фальши чувствовался, но от окончательного диагноза ускользал.

Да, так вот, в виньетках врать нельзя. Ограничение не столько этическое, сколько жанровое. В сонете вынь да положь четырнадцать строк, в историческом романе – события прошлого, в балладе о кудеснике – сбывающееся пророчество. А в мемуарной виньетке – нечто реально случившееся с автором и ни под каким видом не приукрашенное выдумками. Ну разве что выдумками, которые подаются сугубо в качестве таковых, типа «И я подумал, что…» или «Это можно было бы сравнить с…».

Но как же тогда быть с любимыми темами, ради которых, собственно, и берешься за перо? А так, что выбираются для вспоминания только те ситуации, в которых любимое уже наличествовало, причем, как обычно обнаруживается, наличествовало не случайно, а именно потому, что, будучи любимым, в свое время проявилось в том, что́ тогда мыслилось и как поступалось. То есть придумывать, как поступить, – да, много лет спустя вспоминать, как было поступлено, – да, расписывать это во всех подробностях – да, а привирать – нет. И кайф именно в том, что магическим описываемое оказывается без выхода за документальные рамки.

Вот, например, такая история.

Преподаю я американским студентам курс русской новеллы и первый месяц знаю их только по именам, часто уменьшительным – Дженни, Кэти, Робби, которые начинаю соотносить с фамилиями только при чтении их papers, письменных работ. И тут вдруг оказывается, что фамилия Робби – Симпсон. Тогда я при случае спрашиваю, не из штата ли он Кентукки, – по-английски я, естественно, произношу, как полагается, Кентакки, – и он отвечает, что нет, он из Калифорнии, но родители его, действительно, из Кентакки. Тогда я наглею еще больше и спрашиваю, не был ли он назван Робертом в честь дедушки, и он озадаченно подтверждает, что да, но откуда же я могу это знать?! Ну, тут я, чувствуя себя совершенно уже на коне, спрашиваю, не участвовал ли дедушка в корейской войне, и опять попадаю в точку.

Открывается этот ларчик не просто, но эффектно. Война в Корее освещалась – разумеется, очень своеобразно – в советской прессе, и я, как я уже однажды признавался, страстно следил за успехами «наших», с нетерпением ожидая, когда же, наконец, американских интервентов сбросят в море. И однажды, году в 1952‐м, вычитал в «Правде» фразу, призванную разоблачить злодеяния американской военщины и сразу запомнившуюся мне благодаря ее поэтической убедительности: «Капрал Боб Симпсон из города Принстона штата Кентукки сказал, что он украл пятнадцать поросят».

Действительно, фраза звучала чуть ли не как стихи (что, кстати, должно было бы подорвать доверие к истинности утверждения, но подобные соображения мне тогда в голову, конечно, не приходили):

Капрал Боб Симпсон
Из города Принстона
Штата Кентукки
Сказал, что он украл
Пятнадцать поросят.

Особенно впечатлял, как я теперь понимаю, изощренный вокализм: А-О-И – О-И – А-У – А-О-А – А-А.

Я стал повторять эти слова, как мантру, превратил в скороговорку, обучил ей своего младшего приятеля Сашу Пескина, и мы соревновались в умении произнести ее на одном дыхании, глотая безударные гласные, подчеркивая согласные и выразительно работая лицевыми мышцами: къпрАл-бОбсИмпсън-изгОръда-прИнстъна-штАтъкинтУкки-скъзАл-чтъънукрАл-питнАдцать-пъръсЯт!

С Сашей мы приятельствовали в Челюскинской, где наши семьи снимали дачи именно в 1952‐м. Впрочем, потом снимали там же и в 1955‐м и 1956‐м, и тогда, уже в период оттепели, мы вспоминали эту скороговорку задним числом.

В результате она прочно засела у меня в голове, чтобы сыграть свою волшебную роль полвека спустя. В одном флаконе оказались и поэтическое Слово, и неожиданное – через гигантский временной и пространственный промежуток – подтверждение его пророческой сущности, и моя собственная роль разгадчика скрытых истин, и завораживающая историческая метаморфоза советского комсомольца в американского профессора, обучающего внука одного из империалистических агрессоров.

Виньетка что надо. Записав, я стал показывать ее знакомым, в частности Олегу Лекманову, который отозвался о ней одобрительно – с той поправкой, что (как он установил, просматривая по другому поводу «Правду» за 1952‐й год) поросят капрал Симпсон украл не пятнадцать штук, а всего двенадцать, и, значит, цифру я характерным образом округлил, не нарушая ее просодического рисунка.