Все свои. 60 виньеток и 2 рассказа

Но это ладно, это там по научной части. А по человеческой – с опубликованием этой виньетки все остается позади и опасаться ему больше нечего.

Бегут, меняясь, наши лета…

Известно, что с возрастом наше восприятие литературы меняется. «Войну и мир» мы каждые десять лет перечитываем по-новому. Текст остается тем же, но меняются времена и нравы, мы взрослеем, стареем, умнеем, глупеем, богатеем, беднеем, ссоримся, миримся, женимся, разводимся, мигрируем, мутируем – и текст мутирует вместе с нами. Выражаясь научно, читательская самоидентификация влияет на рецепцию. Борхес писал что-то такое, только не про «Войну и мир», а про «Дон Кихота».

Но, собственно, тревожить мировые шедевры нет необходимости. Возьмем простенький, со школьных лет запомнившийся стишок:

Один американец
Засунул в жопу палец
И вытащил оттуда
Говна четыре пуда.

Ничем как будто не примечательный трехстопный ямб, правда с нестандартной – сугубо женской – рифмовкой[36]. Ну, детская фиксация на анальной топике, ну, залихватская гипербола (4 пуда = 64 кг), ну, типовая демонизирующе-экзотизирующая ксенофобия, принявшая в годы холодной войны предсказуемо антиамериканский характер. И даже, отдадим должное, лукавая лексическая игра с точками зрения: американцу навязывается чуждая ему, зато «нашенская», система мер и весов – вместо привычных ему фунтов даже не общеевропейские килограммы, а исконно русские пуды[37]. Вспоминается зощенковский американец, у которого «портянки небось белее снега», и Форд, вокруг которого «одного электричества горит, может, больше, как на двести свечей». Так что стишок в общем ничего.

Но главное не в этом. Главное в том, что на моих теперешних волнах – как геополитических, так и гастроэнтерологических – он звучит совсем иначе, интимнее, нутрянее. Сопереживается по полной.

Машинный перевод

Когда полвека с лишним назад мы начинали заниматься машинным переводом, нас обуревала дерзкая мечта смоделировать полноценное владение языком – так, чтобы перевод на ЭВМ ничем не отличался от сделанного человеком. На каждом шагу мы убеждались в невыполнимости этой задачи и при случае заговорщически перемигивались: дескать, мы-то с вами знаем, перевод невозможен. Но от своей лингвистической утопии не отказывались и свысока поглядывали на пошлых деляг, предлагавших программы, в которых допускалось участие пост-редактора.

Утопизму способствовало почти полное отсутствие в нашем распоряжении реальных компьютеров. Недавно один американский историк кибернетики поинтересовался, на каких машинах мы тогда работали, и я честно признался, что в основном на машине Тьюринга. (Дешево и сердито – и не мешает полету теоретической мысли.)

За истекшие десятилетия положение с компьютерами резко изменилось. А с переводимостью не очень. Поэзия по-прежнему пропадает в переводе. Художественная проза переводимее, но и там не без проблем. Научные тексты, казалось бы, по определению безыскусны и прозрачны, но научность филологии – вопрос все еще щекотливый, и даже статья, написанная без особых гуманитарных закидонов, поддается переводу со скрипом. Более того, это относится не только к чужим сочинениям, но и к собственным, над смыслом каждой строчки которых гадать вроде бы не приходится. Всякий, кто переводил самого себя, ладно бы на иностранный язык – на свой родной, знает, как это трудно, не легче, чем написать все заново. А с другой стороны, писать заново – благодарим покорно.

Как-то недавно у меня попросили статью для одного российского издания, но ничего нового у меня не было. Ну тогда нет ли чего старого, но по-русски не опубликованного? Такое было, однако сам переводить я был не готов. Я сказал издателю, моему коллеге, что охотно заплатил бы какому-нибудь его аспиранту за перевод, пусть несовершенный, но осмысленный, который я бы потом довел до ума.

Аспирант нашелся, о цене мы с коллегой сговорились, и я стал ждать перевода. Он все не приходил, я напоминал, коллега извинялся, торопил аспиранта, тот не спешил, сроки поджимали, я начинал беспокоиться… В более или менее последний момент перевод все-таки пришел.

Он оказался неправдоподобно плох – я не мог поверить своим глазам. Лада взглянула и сразу все поняла.

– А-а, это, наверное, бесплатная переводческая программа Google, – сказала она.

Мы на пробу сунули туда первый абзац моей английской статьи и получили слово в слово первый абзац присланного текста.

Я немедленно оповестил об этом коллегу, платить, естественно, отказался, а перевод… перевод взял на себя – ни на что другое времени уже не было.

Переводил я с омерзением, но управился довольно быстро. В сущности, я не столько переводил, сколько редактировал присланное: работа противная, но знакомая – примерно такая, на какую я и рассчитывал с самого начала, ну разве вдвое более морокотная.

Делясь этой историей по телефону с московской знакомой, искушенной востоковедкой, я отозвался о программе Google положительно.